Дмитрий Быков - Школа жизни. Честная книга: любовь – друзья – учителя – жесть (сборник)

А потом будет книжный бум. Будут Шаламов и Солженицын… Но не они мне расскажут самое важное о зэках. Самое важное я узнаю раньше, когда в гонке за словарями куплю однажды «Словарь тюремного жаргона». В нем почти не будет незнакомых слов…

Роза Антоновна вела у нас цветоводство. Она была уже на пенсии, а немецкий в школе вели теперь ее дочери, Ирина и Роза Николаевны. Вообще-то настоящее их отчество Готлибовны, но кто ж это выговорит?

Дочери владели одинаково хорошо как немецким, так и русским. Не знаю, как ее остальные внуки, но мои одноклассники, Пашка и Иринка, мучились со спряжениями немецких глаголов наравне с нами. А вот Роза Антоновна частенько не могла найти подходящих русских слов. «Коровин муж» – самое памятное определение, которое она, забыв слово, выдала ребятишкам на уроке. А в этом классе как раз учился Вовка Коровин. И сначала одноклассники повернулись к нему, недоумевая, почему это он вдруг стал мужем. Довели до слез несчастного Коровина, до крика – ничего не понимающую Розу Антоновну, и только потом кто-то подумал в другую сторону и неуверенно спросил: «Бык, что ли?» И ответ Розы Антоновны: «Бик! Бик! Я-я, бик!» – утонул в общем хохоте.

И вот теперь она вела в Доме пионеров кружок цветоводства. Грузная, круглолицая, вечно с тележкой, сооруженной из рамы детской коляски и цинковой ванны для стирки, она каждый день от весны до осени шла к созданному ею же цветнику у обелиска. Мы помогали ей, но отлынивали, конечно. Весной и осенью, пока учились, приходили чаще, а летом работать никакого патриотизма не хватит. Грядки на своем огороде надоедали – какой уж там цветник? А вот когда нужны были добровольцы в зачет отработки на пришкольном участке, мы без удовольствия, но шли. Без удовольствия, потому что у Розы Антоновны работать надо, не побегаешь и просто так четыре часа вместо отработанных двух в дневник не получишь.

Мы пропалывали цветы у обелиска. У ограды остановилась Федосиха. Долго стояла и молчала. Мы посматривали на нее и пололи. Когда солнце палит, трава не выдергивается, а до конца участка – хоть помри, вольный наблюдатель злит. Вот чего пялится? Цирк ей тут?

– А хорошо, Роза Антоновна, цветочки-то на русской земле растут? – наконец спросила она то, для чего остановилась.

Роза Антоновна встала, недобро посмотрела на Федосиху, потом на нас, махнула на нее, дескать, иди:

– Растут, растут… – и отошла подальше.

– А-а-а… Сколько народу положили, а теперь цветочки садите, – шипела Федосиха. – Будто встанет кто от ваших цветочков.

Федосиху мы знали. Разорется – не остановишь. Не выдержала Людка:

– Теть Лен, ты че совсем? – покрутила пальцем у виска.

Федосиха сбавила обороты, для порядку, типа «русские не сдаются», пробурчала еще: «Немчура проклятая», – и свалила.

– Ага, мамка тебе покажет немчуру. Придешь ты сегодня за молоком, – ворчала Людка, яростно дергая траву.

Но мать Людкина наш праведный гнев не разделила и ругаться с Федосихой не собиралась:

– Дура – она и есть дура.

Людка попробовала еще воззвать к справедливости:

– Ага, а наше немецкое молоко ей нормально пить?

Тетя Варя нахмурилась:

– Вы это бросьте… Тоже мне… русское, немецкое… Мне четыре года было. Я вон от Османа сюда, в Кузедеево, ходила… милостыню просила… И ведь давали. Своих мал-мала-меньше… Кто-то, конечно, – Гитлер подаст… самим же есть нечего… Ой, идите. – Тетя Варя что-то осерчала на нас. – Дураков везде хватает. Роза без ваших соплей понимает. Защитники, тоже мне.

Может, и понимает, но мы-то видели, что Роза Антоновна плакала. Отвернулась к кустам сирени и так и просидела. И «руссишшвайн» мы тоже слышали.

Можно было, конечно, напакостить Федосихе чего-нибудь в огороде. Только ей от этого ни жарко, ни холодно. Она в свой огород заходила весной посадить, потом один раз прополоть, а там – что вырастет.

И мы придумали месть – дятла. Берешь леску, сантиметрах в десяти от одного конца привязываешь гайку, конец этот где-нибудь на оконной раме за гвоздик цепляешь, а второй конец тяни хоть на противоположную сторону улицы. Потом приходи, дергай за длинный конец, и пусть она выскакивает сколько угодно среди ночи, орет и ищет, кто ей в окно стучит. Даже сейчас не могу вспоминать это без смеха и злорадства. Ох, и поизмывались мы над теткой!

Так что главным событием лета восьмидесятого года в нашей стране, может, и олимпиада была, а в Кузедееве – дятлы.

Первого сентября 1956 года мать нарвала в нашем палисаднике букет из темно-красных бархатистых гладиолусов, и мы вместе c ней направились в среднюю школу № 12 моего родного города Орехово-Зуево, который прославился в России Морозовской стачкой. Наш путь проходил через пустырь и барачный поселок, где со своими семьями жили рабочие химического завода «Карболит». Со следующего дня долгую дорогу к знаниям я уже преодолевала самостоятельно.

Первую мою учительницу, Веру Сергеевну Востокову, я до сих пор вспоминаю с благодарностью. Это была пожилая женщина с проседью в густых темных волосах и огромными карими глазами, излучающими доброту. На первом уроке она спросила: «Кто из вас, ребята, знает стихи?» Я нерешительно подняла руку. Сначала волнуясь, потом увереннее, я прочитала несколько стихотворений, которые мы разучивали в детском саду. По непонятной для моего детского ума причине воспитательница Лидия Михайловна Жарковская невзлюбила меня, поэтому стихов на праздничных утренниках я никогда не читала. Вера Сергеевна стала для меня доброй феей, благодаря которой я почувствовала в себе уверенность, быстро освоилась с учебой и вскоре стала круглой отличницей.

Наступила эпоха правления Хрущева, когда с прилавков магазинов начали исчезать необходимые продукты и товары, появились очереди за хлебом, а по радио с утра до вечера звучали набившие всем оскомину фразы: «Дорогой Никита Сергеевич», «целина» и «кукуруза».

В День Пионерии, 19 мая 1960 года, я вместе с учениками нашего четвертого класса «Б» поехала в Москву вступать в ряды пионеров. На большом автобусе нас привезли на Красную площадь и подвели к знаменитому Мавзолею. С трепетом вошли мы в небольшое, слабо освещенное помещение. По пути нашего следования застыли солдаты в почетном карауле. И вдруг мы увидели стеклянные саркофаги, в которых находились вожди пролетариата. Ленин лежал в костюме с широким галстуком, Сталин – в сером военном кителе. Помню, что малый рост великих людей меня очень удивил.

Когда мы вышли из мавзолея, нас выстроили в линейку, и после того как мы дружно и громко произнесли заранее заученную «клятву пионера», нас приняли в ряды пионеров, и каждому из нас симпатичная вожатая Нина Сергеевна повязала на шею красный галстук.