Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

– Ты сразу же напиши, как приедешь, – поучала меня моя родительница, – и там же на вокзале опусти.

– Да я и так знаю, что все будет благополучно – да вот я здесь напишу это слово, а там опущу. Зачем мне зря задерживаться только там на вокзале?

– Ты этого не делай! Там лучше напиши. Так вернее.

– Ну, что же, ладно.

Пробираясь вдоль длинного состава, мы отыскали нужный нам вагон. Возле него стоял проводник с фонарем, отражавший атаки будущих пассажиров. Это был шумевший сутулый, широкий дядька с тупым медным лицом, широким ртом и накаленным грушеобразным носом. Фуражка на нем сидела основательно и даже закрывала часть ушей.

Показав билет, я прошел в вагон, надеясь отыскать свое место. Мама осталась снаружи. Проход в вагон был запружен людьми, рассовывавшими свои тюки по верхним полкам, так что продвигаться было весьма трудновато. В воздухе под потолком у мерцающих оранжевым светом ламп вились голубые ленты табачного дыма. «Тоже уж, подлецы! Дымят!» – злобно подумал я.

На нижних полках, в тени от верхних, уже сидели, так как вагон был с сидячими плацкартными местами. Понятно, что своего места я не нашел, ибо тут каждое существо могло владеть любым им захваченным местом по праву первенства. Дойдя до конца вагона, я кое-как протиснулся назад.

– С какой же стати тогда на билетах обозначены места? – полюбопытствовал я у одного служащего в железнодорожной форме, стоящего в начале вагона в дверях, ведущих в отделение проводника.

– Да так, для вида, – ответил он вяло, но весьма учтиво. – Какое свободно – занимай.

Вообще он, очевидно, был более человечен, чем сам проводник, да и внешность его была далеко не ужасна: он был высокого роста и с простым добродушным лицом.

Тут я обернулся и увидел, что перед служебной комнатой проводника боковое нижнее место было свободно.

– Оно не занято? – спросил я у моего собеседника.

– Нет. – Я в этом не сомневался, так как все обычно по привычке проходили в глубь вагона, проворонивая золотые места. Я занял правое сидение, предоставив левое моему будущему соседу, который в то время, может быть, еще был даже не на вокзале, а сам решил сказать маме, что все в порядке.

– Скажите, пожалуйста, что это место занято, – попросил я железнодорожника.

– Э-э, я уж не могу. Тут, кто займет, тот и владеет, значит! – ответил он.

Не желая потерять место, я быстро оповестил обо всем мамашу, и она повернула домой, между тем как я сам вернулся к месту, где увидел, что его без меня никто не захватил. Ура! Я владел сей хижиной!

Не снимая пальто и шапки, я бухнулся на сидение и погрузился в черную резкую тень от боковой полки. Чемоданишко я положил себе на колени. Нужно сказать, что устроился я весьма удобно. Я был очень рад, что успел занять это место, так как оно было уединено, спокойно и находилось против помещения проводника; а это было уже небольшое преимущество в смысле интереса, ибо проводники – народ боевой, шумливый и разговорчивый. Я сидел и спокойно глядел, как мимо меня проносились толпы нагруженных людей, кричащих, изрыгающих проклятия, кляня друг друга и ругаясь. То было сборище превосходнейших экспонатов с «выставки» проклятий, которая, к счастью, конечно, не существует. Всюду слышался глухой смех, разговоры и указания тех, кто устраивался на местах своих вместе с багажом. В вагоне оказалось столько дымящих, что скоро все было от меня немного скрыто призрачной голубоватой пеленой.

На левое сидение, передо мной, уселся какой-то дядька в кожаном пальто и кепке, титанического телосложения. Другой встал возле него, и они начали болтать, поминутно смеясь и тревожа свои трубки с табаком.

Я с невозмутимым спокойствием созерцал всю эту картину, зная, что меня ничего из их дела не касается, и ждал только одного – скорого отправления поезда.

– Сколько до отхода-то? – спросил стоящий великан.

– Десять минут, – ответил сидящий, глядя на ручные часы.

Я принял его ответ к сведению. Между тем, суматоха несколько улеглась, хотя в дымном воздухе, под мрачными лучами лампы, все еще гудел многоголосый шум. Смотря на отражение служебной двери в темном окне, я ждал, сидя совершенно неподвижно и еще даже не изменив своего первоначального положения.

Вдруг что-то с лязгом дернуло, и послышался слабый стук, сопровождавшийся медленным, равномерным качанием.

– Тронулись, – проговорил сидящий силач.

Стук становился чаще, и вскоре вагон развил достаточную скорость. Проводник вошел к себе вместе со служащим, моим бывшим собеседником, и дверь закрылась.

Я неподвижном сидел в моем темном уголке и думал, что лучше этого места нет во всем вагоне.

Мысли сменяли друг друга в моей голове. Трудно даже сказать, о чем я думал. Я даже не верил, что еду в Ленинград, до такой степени привык лишь только мечтать о нем. Мне казалось, что вагон едет, да только куда-то, во что-то неизвестное, только не в город, к которому я так долго стремился. Люди, окружавшие меня, ехали в Ленинград – это я знал твердо, но я ехал не туда; цель моя казалась мне другим, чем-то божественным, неземным. В моем сознании просто не укладывались мысли о том, что, вот, дескать, завтра я уже увижу ленинградские улицы, Неву, Исаакиевский собор; увижу близких мне по родству и по чувству Раю, Моню и Трубадур. «Да, все люди эти, что в этом вагоне, едут в Ленинград, – думал я, – а я еду… я еду во что-то неведомое!..» Но только какое-то странное, новое, торжественное чувство говорило мне, что все это – реальность. Честное слово! Я был, как во сне, в каком-то забытьи. «Прощай, Москва, – думал я, глядя на темное окно. – Прощай, надоедливая школа, парты, классная доска! Ну вас, к черту! Теперь я свободная птица! Я независим от вас!»

Я даже чувствовал в себе какую-то пронизывающую, но слабую дрожь, которая приготовляла меня к нечто великому. Я никак не мог от нее отделаться, но я, собственно говоря, и не гнал ее от себя.

Вскоре стоящий геркулес куда-то исчез, и веселая беседа моих соседей прекратилась.

Наконец-то настал момент, когда я могу приступить к исполнению своей мечты – начать «Аиду», думал я.

Для начала в моей голове прозвучал один лишь марш, потом я его повторил, но для третьего раза у меня уже не хватило духу. Чтобы свыкнуться с обстановкой, я провел оба марша из «Трубадура» и на этом остановился. Равномерный стук колес был прекрасной подмогой для ясного и правильного звучания моих воображаемых певцов и оркестра. Начало оперы я все еще оттягивал, так хотел посмаковать блаженный момент и не решался все еще приступить к вступлению к «Аиде».

Неожиданно стоящий колосс исчез, и его место занял какой-то рядовой член подсолнечного мира, с простоватым лицом и в самой заурядной одежде. Не будучи дураком, он разложил на столике свои запасы. И его челюсти приступили к своим функциям. При виде этого я тоже вспомнил о своих продовольственных складах и тоже, не считая себя идиотом, решил приступить к своей трапезе. Есть я не хотел, но я знал, что чем скорее я отделаюсь от ненужной мне провизии, тем лучше и легче я могу продвигаться и жить дальше.