Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

– Ну, теперь нашу «Мойку 95» можно снять, – сказала хозяйка, тревожа висевший плакатик.

– Могу вас всех поздравить с поступившим в ваши руки полным заведованием над этой квартирой, – сказала, смеясь, Рая. – А наша миссия как хозяев здесь уже окончилась.

Мы с Раей оделись, попрощались со всеми, и я взял все ту же неизменную кошелку, которая теперь уже потеряла свой былой вес и ценность, ибо она теперь была почти пуста.

– Ну, что ты скажешь о встрече Нового года? – спросила меня моя сестра по выходу из подъезда.

– Я чувствовал себя, как в раю, – ответил я. – Вообще они очень хорошие люди!

Погода была изумительная: солнце ярко светило на небе, от чего снег прямо-таки ослеплял глаза, воздух был морозный, наполненный каким-то мутновато-желтым – от солнечных лучей – морозным дымком, так что все домики с белеющими крышами были поддернуты призрачной пеленой. Высоко в небе струились теплые испарения земли в виде золотистых столбов пара, светившихся под лучами зимнего солнца.

На остановке трамвая толпился народ, состоящий всего из трех человек. Пар клубами вырывался из губ этих смертных.

Мы сели в подъехавший трамвай и уместились рядом на свободных местах. В окнах были видны белеющие ленинградские улицы, дома, прохожие и мелькавшие встречные трамвайчики, которые мне все время напоминали игрушки.

Сошли мы около Исаакиевского собора, который был особенно прекрасен и величественен в этот ясный, солнечный день. У меня душа ликовала, когда я вспоминал о том, как я стремился в Ленинград и когда я думал, что я уже в Ленинграде…

А Москва, со своей школой, учителями, партами, была далеко! Ура! Я свободный член человечества!

Оставив площадь, мы пошли по улице Герцена, на которой я вчера так безуспешно искал нужную дверь. Эту дверь, в которую мы вошли, я конечно, видел вчера, но не знал, что именно это и есть дверь в доме № 50. Пройдя какую-то лестницу и коридор, мы вышли на знакомый мне уже дворик, только не со стороны Мойки, а с совершенно противоположной.

Поднявшись по лестнице, мы очутились возле нашей двери, а через минуту мы уже были дома, где смело могли забыть уличный январский мороз.

Я выкопал в Нориных сокровищах книжечку о похождениях Буратино и от нечего делать стал читать ее.

Постепенно темнело, и мы зажгли в комнате свет.

– А где же Нора? – спросил я.

– А она сейчас еще в «Очаге», – ответила Рая. – В пять часов Поля за ней пойдет. А тебе, что, скучно без нее?

– А как ты думаешь? Ты же сама знаешь, может быть, даже лучше меня, что она веселая девчурка.

Когда пришли Моня и Нора, я узнал, что сегодняшний вечер мы проведем у Мониной родительницы, побывать у которой Моня и Рая еще хотели на днях.

Мы пообедали за тем же круглым столом, после чего Трубадур уселась со мною на диване, чтобы показать мне, как она умеет читать. Ей, это, правда, потом надоело, и она попросила меня прочесть ей, как Буратино повесили на дереве головою вниз и как его потом спасли муравьи. Видно было, что ей не было скучно со мною, а я откровенно скажу: с ней я тоже не скучал.

– А я тебя давно уже не видела, – сказала вдруг малышка.

– Я тебя тоже очень давно не видел.

– А теперь видишь?

– Еще бы.

– Нет, ты скажи! Теперь видишь? – настаивала она.

– Конечно, вижу.

Моня опять куда-то должен был уйти, и Рая уговорилась с ним, что мы встретимся у бабушки. Он уложил виолончель и стал одеваться.

– Ну-ка, голубчик, сколько раз ты «Аиду» видел? – спросил он меня.

– Ровно четыре раза.

– Ого! – воскликнул он.

– Мало, – серьезно сказал я, – очень мало!

– Мало? Ведь ты ее всю знаешь! Ты еще про ее план писал нам.

Я вытащил из кармана свою книжечку и раскрыл ее.

– Ну-ка, как ты ее там запечатлел, – проговорил Моня. Внимательно рассмотрев план вместе с Раей, он сказал:

– А ты здорово-таки придумал! Тут у тебя и словами кое-что записано, и графически… Но тебе тут все, конечно, ясно? Ну, вот это что за волнистая линия?

– А это один из моментов на берегу Нила, когда Аида уговаривает Радомеса покинуть Египет, – ответил я.

– А именно? – спросила Рая.

– А это Аида поет под аккомпанемент оркестра.

– Черт возьми! Молодец, парень! – И Эммануил хлопнул меня по плечу. – Только ты не гордись, – добавил он.

– Ясно, – согласился я.

– Иначе я с тобою не знаю, что сделаю… На это я не нашел, что ответить.

Эммануил захватил свой инструмент, попрощался и вышел. Надев на Нору фиолетовую матроску, Рая стала нас тормошить, чтобы мы с Норой облачались в свои уличные одеяния. Через минуту мы уже были готовы.

На улице было уже совершенно темно, когда мы выплыли. Мороза сильного не было, и весь город покрылся тонким слоем серебряного инея. Мы шли не через Мойку, а через улицу Герцена. Выйдя на площадь, я сразу же заметил, как сильно сказалась погода на всем окружающем. Особенно поразил меня памятник: покрытый сахарным инеем, он потерял свой черный и красный цвета, и весь полностью превратился в оригинальное белоснежное изваяние. В темноте он походил на ледяного призрака. Зрелище было столь изумительно, что я не преминул обратить на него внимание Раи.

Мы приблизились к громадному, темному Исаакию, похожему на неосвещенную немую скалу, и вышли к бульвару Трудящихся, тянущегося от самой площади Урицкого. Слева темнело здание гаража, схожего с нашим московским Манежем, но только в окружении многочисленных колонн.

Мы тронулись влево, вдоль сада. По улице то и дело топали ремесленники, гудели машины, а слева от нас молча возвышались черные, голые деревья бульвара. Трубадур все время о чем-то тараторила и тянула нас вбок, в самые сугробы.

Мы поймали где-то трамвай и сели на него. Усиленно трудясь, мы стали пробираться вперед. Я чувствовал, как колеса вагона странно и звонко почему-то шумели… Мы, может быть, въехали на какой-то мост.

– Мы сейчас мост лейтенанта Шмидта проезжаем, – сказала мне Рая.

Черт возьми! Подо мною была знаменитая Нева, а я ее даже видеть не мог. Я посмотрел в окно, но там я увидел лишь темноту, да отражение внутренностей вагона.

Мы слезли и направились по какой-то улице. Мороз крепчал и уже начинал весьма основательно хватать нас за лица. Трубадур то и дело энергично терла варежками свои щеки.

Покрутив по темным улицам, мы предстали перед нужным нам домом. Пологая, старая, широкая лестница привела нас почти под крышу.

Бабушка – полная, седовласая старушка – жила в большой комнате, разделенной на части тонкими стенами, которые образовывали целых четыре отделения. С ней жили ее наследники (а может быть, и племянники, я точно не знаю).

Рая выложила пирог, который она привезла для чая, и мы уселись за стол.

Немного погодя пришла с улицы живущая здесь семи-восьми, а может быть, даже и девятилетняя девчурка Марра – черноволосая, курносая девица с простуженным слабым голосом. Как оказалось в дальнейшем, она была очень веселым и интересным компаньоном. Сначала она подозрительно и осторожно смотрела на меня, но потом мы с нею быстро сошлись.