Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А

Я как бы вскользь заметил в письме, что мое стремление попасть таким интересным способом в Ленинград очень велико, и, если не какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, то я могу смело уже говорить об этом лете как о проведенном в городе Ленина. Я не пояснял этой своей мысли в письме, но под этим «событием» имел в виду войну Германии с нами!

«Может, уже Мишке не придется в Крыму долго быть! – подумал я, возвращаясь с почты домой, когда сплавил письмо в почтовый ящик. – Ведь если грянет война, то нет сомнения в том, что он вернется в Москву».

6-го июня. Вчера наш физик сообщил нам всем, что все до единого имеют полное право придти к нему на следующий день, т. е. сегодня, за своими дневниками, дабы получить возможность обрадовать домашних своими превосходными и непревосходными отметками.

Нынче погода была какая-то дурацкая: без толку колотил дождь, а чего ради он хлестал и сам, видимо, не знал. Я вспомнил, что и в прошлом году, когда я шел после экзаменов за дневником, погода почему-то также плакала! Весьма странное совпадение.

Наш добряк Василий Тихонович восседал за столом в физическом кабинете, когда я около 4-х часов дня явился к нему за своим так называемым школьным аттестатом.

Тут уже толпились кое-какие составители нашего класса, вроде Короля, Цветковой, Тарановой и еще кого-то.

– Ну, что же, голубчик, жив после всех экзаменов ты или нет? – хитро улыбаясь, вопросил у меня наш физик.

– Мы уже гробы, вроде, хотели себе сколачивать, – ответил за меня кто-то из присутствующих.

– Да ну-у! – поразился В. Т. – Это когда? Еще до экзаменов?

– Ага!

– Что же так рано решили помирать?

– Да уж вид-то у всех преподавателей был чересчур уж ужасовнушающий, – ответил я за того, кого спрашивал Василий Тихонович.

– И у меня?! – удивился учитель.

– М-м… Гм!.. Хм!!! – Я чуть не поперхнулся, но, все же, доведя комедию до окончания, имел откровенность ответить:

– Уж ничего не поделаешь: у всех преподавателей без исключения.

Весельчак-физик вручил нам наши дневники, предварительно послав кое-кого домой с записками, имеющими не слишком радостное содержание: в каждой из них сообщалось, что прилагающийся к оному документу соответствующий сей смертный, наименования которого выведены на упомянутой записке, посылается до получения дневника домой и что ранее упомянутый школяр должен передать домашним также уже упомянутый документ, в котором значится, что вышеупомянутый смертный имеет переэкзаменовку по тому или иному неупомянутому до сих пор предмету.

Я подобный багаж – ура! – не получил, ввиду чего, от души пожелав всем присутствующим как можно более удачно провести лето, я со спокойной совестью удалился.

Моим глазам предстала набережная перед школой, на которой разыгралась злорадостная расправа неудачливых школяров со своими ненавистными дневниками, в коих пестрели нижеприводимые обозначения, наподобие плохих и очень плохих оценок. Отчаявшиеся жертвы школы с окончанием испытаний сами решили взять на себя роль палачей, в результате чего Москва-река энергично покрылась мирно плывущими и утопающими обрывками табелей, обложек дневниковых тетрадей и даже целых обложек дневников. Надо полагать, что энная часть этих «казненных», преодолев расстояние от Москвы до Оки, а далее и до Волги, в конце концов, достигнет волн гостеприимного Каспия, очевидно, уже в данный момент содержащего в недрах своих немало московских дневников столичных школяров, запущенных в воды Москва-реки еще в былые годы.

Я не поступаю столь варварски – просто заставляю свои дневники покоиться без цели и только в моих ящиках как доказательство, что я некогда, в обозначенные на обложках этих дневников годы, имел несчастье мариноваться в школьных стенах!

8-го июня. Мамаша моя пришла в трудноописуемый гнев, узнав, что я готовлюсь к отправлению пешком за шестьсот сорок два километра в Ленинград. Ясно, она боится меня отпускать по тем причинам, что мы с Димкой, дескать, еще малы, пропадем, заблудимся и так далее, и тому подобное, и все в том же роде, и прочее, и прочее!!!

Я твердо заявил, что я уже, очевидно, способен обмозговывать мною же задуманные предприятия собственной головой, а не чьей-либо другой, так как уже мои младенческие годы приказали долго жить.

В общем, я уверен, что с мамашей я слажу и урезоню ее – в этом мне, безусловно, поможет мое дьявольское желание добыть для себя Ленинград в это лето собственными силами.

Часа в три ко мне явился Вовка Гуревич. От него я узнал, что Димик уже укатил в деревню; уезжая, он пригласил нас к себе, взяв с Гуры слово, что мы примчимся к нему в ближайшее же время.

Вот мы и решили с Вовкой навестить Димку, избрав 14-ое число как день пребывания в летней Димкиной хижине.

10-го июня. С замиранием сердца я ждал сегодня ответа из Ленинграда. Но он так не пришел. Я выходил из себя, так как томительное ожидание способно свести с ума и самого черта, особенно украинского, так как германский Мефистофель более терпеливый.

Я повстречался с Женькой, но мы уже не скулили о Ленинграде, а взялись за более разумные дела, уговорившись съездить как-нибудь за город порисовать и отдельно наведаться в Звенигород. Я особенно настаивал на последнем, ибо я помнил, как я стремился съездить туда в прошлое лето, ничего не сказав мамаше, чтобы иметь полную возможность испытать себя без всякого снаряжения и провианта в окружении природы. Ведь нет сомнений, что мамаша обязательно накрутила бы мне всякой лишней снеди.

Погода была восхитительная, и мы с Женькой прошлись по Москве до Белорусского вокзала, где среди сумятицы и ругани мешочников раздобыли сведения об утренних звенигородских поездах.

До Звенигорода же мы решили для первого раза слетать через какой-нибудь вокзал недалеко за город, чтобы поскорее узреть летнюю природу, каковая совершенно не чувствовалась в дыму и чаде шумного и громыхающего города.

11-го июня. В сегодняшний день я решил полностью покончить со всякими следами школы, и, отобрав целый ворох не нужных мне в дальнейшем тетрадей, которые имели в году лишь ценность для моих учителей, но не для меня, я решил зверски и злодейски умерщвлять их путем инквизиционного процесса. В течение целого получаса они весело пылали в ведре в ванной комнате, изрыгая в меня во имя мщения клубы едкого синего дыма, который рождался из колыхающихся почти невидимых языков пламени. С умиротворяющим шуршанием и легким треском окислялись различные законы, формулы, «художественные особенности литературных произведений», «промышленности европейских и других стран» и мудрости, рожденные Дарвином.

Звякнувший мне вечерком Евгений сообщил мне, что он долго раздумывал, куда бы, мол, нам съездить за город, но что внезапное просветление его мозгов открыло ему истину в лице возможности поездки в некое Переделкино по Киевской дороге. Эту станцию он уже знает, ибо некогда имел счастье побывать в этих райских местах, окружавших ее. Я, конечно, не счел нужным отвергнуть этот проект, и мы с Женькой решили завтра же посозерцать ее районы.