Юрий Нагибин - Всполошный звон. Книга о Москве

Так началось одно из самых значительных путешествий моей жизни. Потом я объезжу чуть не весь свет, но ничто так не врежется в память, как недальний путь от Заяузья к Армянскому переулку.

А началось все довольно-таки позорно. Я бежал по улице и плакал. Прямо-таки ревел от страха и тоски по дому. И образ бесстрашного барабанщика не витал передо мной. А потом, миновав мост, я натолкнулся на будто возникшую из-под земли женщину.

— Ты чего тут? — удивленно спросила она.

— Я заблудился. Мне в Армянский надо.

— Это где ж такое?.. Что-то не слыхала.

— Покровка… Маросейка…

— Мать честная!.. Куда ж тебя занесло?

— Я трамвай спутал.

Женщина рассмеялась и пошла со мной рядом. И как ни напуган, ни растерян я был, все же заметил, что лицо ее мокро от слез.

— Вы плакали?

— Еще чего! Луку надышалась. Эх, малый, ничто в мире слезиночки не стоит. Давай петь. «Ах, Коля, грудь больно, любила довольно…» Чего же ты? Подпевай.

— Не могу. Слуха нет.

— Беда! Не люблю, кто не поет. А ты бы хоть сам с собой пел.

— Я пою. С собой я всегда пою.

— Ну и правильно!.. — Она опять запела: — «Сире-ень цвете-от, не пла-ачь — приде-от!..» — и вдруг оступилась, сломала каблук.

Она пошла дальше, хромая, но тут нам повстречался пожилой человек в прорезиненном плаще, сапогах и суконной фуражке. Под плащом виднелась военная гимнастерка.

— Эй, дядя! — окликнула женщина. — Проводи мальца. Он заблудился, а я, вишь, охромела.

Бывший военный поворчал, но все же согласился.

— Прощай, — сказала мне женщина. — А смешно, сколько-то лет пройдет, ты вырастешь, станешь большим и никогда больше меня не увидишь. И я тебя не увижу. Понимаешь? Мы никогда-никогда с тобой не увидимся. И ты даже не вспомнишь обо мне…

И что же, почти минула жизнь, и, седой, старый, я хочу сказать той женщине: «Вы ошиблись, я никогда не забывал вас, вы всегда были во мне с вашим смехом, вашими слезами, вашей добротой».

Бывший военный повел меня куда-то вкось от улицы, плетением переулков, проходными дворами, он хорошо ориентировался на местности. Только шел он трудно, то и дело останавливался и прижимал руку к груди. Наверное, у него было плохое сердце. Он спросил меня, кто мне эта женщина.

— Никто, — растерянно ответил я.

— Это что еще такое? — загремел он. — Никто! Каждый есть кто-нибудь! Никто! Ишь, фендрик!

И я запомнил его слова на всю жизнь. В виду Ивановского монастыря дорога круто пошла в гору, и военный человек остановился.

— Мотор не тянет, — сказал он.

И хотя я еще боялся, все же нашел в себе мужество сказать:

— Дальше не надо. Я сам дойду.

— Молодец! — Голос его потеплел. — Терпеть не люблю трусов.

Я недолго оставался один. Теперь меня подхватил… немец. Да, да, настоящий немец, инженер, что-то строивший на Волге и проездом оказавшийся в Москве. Он бродил по Кулижкам, восхищаясь «таинственной Азией». Меня учили немецкому, и мы быстро нашли общий язык. Он тоже был хорошим человеком и довел меня по Старосадскому переулку до Покровки. А сам повернул назад, в «geheimnisvoll Asien».

Шефство надо мной взял новоиспеченный милиционер в форме с иголочки и хрустящих ремнях. Полный сознания своего величия, он свистком остановил воображаемое движение на пустой ночной улице и, взяв меня за руку, перевел на другую сторону.

— Переход у Сверчкова осилите или проводить?

— Осилю, — сказал я.

— Поглядите налево и начинайте движение. Достигнув осевой, поглядите направо и, если нет транспорта, продолжайте путь. — Он счастливо козырнул, и через несколько минут я был дома.

Прежде чем лечь в постель, я немного постоял у окна, глядя в лицо ночи, переставшей быть страшной. Почему я так боялся ее? В тихой темной пустынности бродят странные добрые люди, которые не дадут тебе пропасть. Я мысленно пожелал им спокойной ночи — гордой молодой женщине, бывшему военному, которому не спится в мирной тиши, очарованному Москвой немцу и новоиспеченному стражу столичных улиц.

Церковь Трех Святителей (Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста) на Кулижках, близ Хитрова рынка. 1670–1674 гг.; перстроена в 1770-х гг. Фото 1980-х гг.

Храм возвели возле царских конюшен. Вблизи располагался загородный дом митрополитов.

Я знал, что уж никогда не усомнюсь в своем городе. И научился я этому у чёрта на Кулижках…

Замечательная характеристика сложной, необычной и крайне привлекательной структуры Кулижек содержится в отличной книге М. Миловой и В. Резвина: «Если говорить о московском своеобразии, когда рельеф как бы сам задает тон, то это район уникальный настолько же, как Швивая горка или Труба у выхода Рождественки. Впрочем, пожалуй, тут структура еще сложнее. С одного и того же перекрестка, буквально через несколько шагов, как, скажем, в верхней точке Малого Ивановского, раскрывается целый веер захватывающих перспектив. Один переулок сбегает под гору с лихим поворотом, другой не менее круто уходит вверх, третий далеко внизу переходит в живописную улицу, а там глаз уже угадывает далекие очертания Зарядья. Среди небольших, лестницей уходящих вниз домиков вкраплены интересные памятники архитектуры. Неравнозначные по художественной ценности, они в совокупности создают среду, уникальную даже по московским представлениям. Тут встретишь все. В одном из переулков смотрят друг на друга храм XVII века, невесть как взгромоздившийся на самую крутизну холма, куда ведет каменная лестница, и не то французский замок, не то итальянский монастырь. Оказывается, что эти мощные фланкирующие башни, решительно выдвинутые прямо на тротуар, и вписанный между ними купол на заднем плане, так напоминающий купол знаменитой Санта-Мария дель Фьоре во Флоренции, — не более чем стилистическое увлечение своего времени: новые постройки старого Ивановского монастыря были возведены в 1861–1878 годах по проекту архитектора М. Быковского. Впрочем, в подобных случаях существенна даже не историческая подлинность отдельных зданий, а то, как живописно, романтично слилось все это в некое старомосковское целое. Да, район поистине уникальный, и, любуясь им, заранее представляешь, как он выиграет после реставрации. Жаль только, что в преддверии этих работ утрачивается немало интересных деталей, которые потом уж не восстановить, если они не обмерены».

С грустью должен добавить: жалеть приходится не детали, а целое, ибо реставрационные работы ведутся столь вяло, бессильно, спустя рукава, что в обозримое время мы едва ли увидим преображенные Кулижки.

Нынешний Ивановский монастырь стоит на месте старого, заложенного согласно преданию, в 1533 году в память о рождении Ивана Грозного. От этого кровоядца легла на монастырь зловещая тень. Здесь содержались две знаменитые узницы, одна в келье, другая в подвале: княжна Тараканова, дочь императрицы Елизаветы Петровны от морганатического брака с графом Алексеем Разумовским (о нем уже была речь), и страшная Салтычиха — помещица-садистка Дарья Николаевна Салтыкова, истязавшая своих крепостных.