Илья Миксон - Жила, была

— Ба-абушка, я в четвертый класс перешла, мне скоро двенадцать будет!

Счастливый сон не забылся. Таня сладко потянулась, будто крылья развела, похвалилась горделиво:

— А я опять летала.

— Ну и хорошо, ну и замечательно. Стало быть, растешь, взрослеешь. Ну, поднимайся, маленькая, одна ты еще не кушала. Некогда мне, я в гости навострилась. Поедешь к тете Дусе?

Дуся — бабушкина племянница и, значит, никакая Тане не тетя, да и знают о ней всего ничего. Сюда не ездит, к себе на Лафонскую улицу не зовет. Время от времени ее навещает бабушка и берет иногда с собою Таню.

Прокатиться через половину города к Смольному заманчиво, но и упустить прогулку с дядей Васей жаль. С ним так всегда интересно!

— А можно, я останусь? — вежливо отказывается Таня.

Бабушка ничуть не обиделась:

— Оставайся.

Таня ела без охоты. На завтрак яичница, булочка с маслом и чай.

— Молока в Дворищах вволю попьешь. Козье. Оно вкусное, целебное, врачами тебе прописанное.

— Не люблю козье, — поморщилась Таня. — Жирное, сладкое.

— Любишь не любишь, а надо. Для здоровья твоего требуется. Ну, кушай, кушай.

— Ба-абушка, «кушай» говорят маленьким. Евдокия Григорьевна сдвинула брови:

— Яйца курицу учить будут!

Строгое выражение лица тотчас и пропало, сменилось обычной веселой ласковостью.

— Все вы для меня маленькие, все мои дети. Вообще, усадить рядышком бабушку, маму, Леку,

Нину, Мишу, Таню — сразу признаешь близких родственников. Все темно-русые, сероглазые. А вот у Жени черные, жгучие глаза и волосы черные почти. Она вся в папу, в Николая Родионовича. Он в конце жизни, конечно, иначе выглядел. Облысел, в усах и бороде клинышком густая проседь…

— О чем размечталась? Ешь, не отвлекайся на фантазии.

Таня послушалась, но вилка опять замерла в руке.

— Ты — Федорова, и мама была Федорова, пока папа не женился на ней.

— В тех самых Дворищах и поженились, — с удовольствием подхватила историческую семейную хронику бабушка. — Мы с твоим дедом были направлены туда из Петербурга. Так назывался тогда Ленинград. Дед твой — рабочий-металлист, участник революционного подполья… А с чего ты вдруг в родословную ударилась?

— Так все мы на тебя похожи, какой ты на старой карточке снята.

— Порода, стало быть, такая, в Арсеньевых-Федоровых пошли, — не без удовлетворения подтвердила бабушка. Девичья фамилия ее была Арсеньева.

— Но Женя…

— Она брюнетка, в Савичевых.

— А тогда почему у дяди Васи и дяди Леши глаза тоже серые и волосы…

— Ешь! На часы погляди своими серыми глазами: сколько над тарелкой сидишь?

Настенные часы-ходики показывали без пяти десять.

— Через минуту чтоб ни крошки, ни капли! — приказала бабушка и ушла переодеваться.

Таня посмотрела в окно. Напротив кухни глухая стена другого дома, слева арка — проход во второй внутренний двор. Ничего интересного.

— Кушаешь или опять в облаках витаешь? — донеслось из глубины квартиры.

— Ем! — И Таня, чтоб не огорчать бабушку, совладала наконец с несчастной глазуньей.

— Ну и молодец. Убери за собой, а я поехала.

— Маня! — крикнула уже из передней. — Я поехала к Дусе!

— Счастливо, мама, — отозвалась Мария Игнатьевна.

И Таня пожелала доброго пути.

— Ну, с богом. Бабушка рассмеялась:

— «Богомолка»! А еще в пионерки готовишься. Таня надула припухлые губы:

— Сама же так говоришь всегда.

Кто и куда ни уходил бы из дому, обязательно докладывал: «Я пошел», «Я пошла, бабушка». А та неизменно напутствовала: «Ну, с богом».

— Ну говорю, ну привычка такая, — оправдалась бабушка. — Я же когда родилась и росла? В прошлом столетии! И в церкви венчалась. Тогда иначе нельзя было, незаконно. Да и мама твоя еще в старое время замуж выходила.

Таня знала, что в лакированной шкатулке с красивой палехской росписью хранятся как фамильные драгоценности мамины свадебная фата и свечи. А еще там лежит небольшой листок с безысходным названием «Свидетельство о смерти», где написано, что Савичев Николай Родионович умер 5 марта 1936 года.

Такого жаркого лета не помнила и бабушка, уроженка Ленинграда. Коренная жительница, она считанные годы была в разлуке с родным городом. И Танины родители, поженившись, еще в начале века переселились в северную столицу. Так что, как полагала Таня, Савичевы жили в Ленинграде всегда. Правда, она и большинство ее братьев и сестер появлялись на свет в Дворищах, ныне Псковской области.

С маминых слов выходило, что она специально ездила туда за своими детьми: «Природа там красивая, молоко парное и дышать легко. Зимой не холодно, летом не жарко».

Ленинградский климат от Псковского мало чем отличается, но в том, тысяча девятьсот сорок первом году лето в городе было действительно тяжелым.

Запотевший стакан с «газировкой» приятно холодил руку. В подкрашенной лимонным сиропом воде метались пузырьки, выскакивали на поверхность, лопались в пене, щипали в носу.

— Еще? — щедро предложил Миша. Таня отрицательно качнула головой:

— Колется.

— Тогда все, с-спасибо.

Продавщица, женщина средних лет с бородавкой на щеке, толстая, жирная — весь халат в буграх и складках, — выудила из тарелки мокрые медяки.

Миша ссыпал сдачу в кошелек и заглянул в бумажку.

— Та-ак, мука пшеничная — два пакета, макароны для Дворищ… Ладно, м-макароны легкие, они с дырками.

Таня не поняла шутки, спросила:

— А как в них дырочки делают?

Брат посмотрел на нее сверху вниз, улыбнулся:

— На расточных с-станках или дрелью, вручную.

— Каждую макаронину?!

— Персонально! — И не выдержал, заулыбался: — Какая ты еще маленькая!

Миша давно окончил фабрично-заводское училище и работал слесарем-сборщиком на заводе. Таня надула губы: «Большой, а обманывает».

— Ладно, не обижайся. Не спец я в м-макаронной технологии. Спроси чего полегче.

— А почему в этому году лето такое жаркое?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — выкрутился Миша.

— А я про все хочу знать. И не состарюсь никогда! — с вызовом заявила Таня.

— Фантазерка ты, верно бабушка говорит. Все люди в стариков и старух обращаются, а ты, з-значит, будешь вечно молодой?

— А вот и не состарюсь!

— Л-ладно, — уступил милостиво брат, — живи вечно!

Поезд Ленинград — Кингисепп отправлялся вечером. Жара к тому времени отступила, хотя солнце висело еще высоко, как и должно в разгар белых ночей.

На вокзал Мишу провожал только Лека. Таня с Василием Родионовичем дошли до трамвайной остановки у моста Лейтенанта Шмидта.

Трамвай шестого маршрута «Кондратьевский проспект — Балтийский вокзал» подошел почти сразу же. И поговорить на прощание не успели. Брат уже с площадки прокричал: