Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

При такой постановке дела было, в конце концов, только разумно, что мы чинно сидели за партами лишь во время офицерских занятий (часа по два в день), все же остальное время валялись на койке в каморке фейерверкера Кулеша, беседуя обо всем, что угодно, кроме военной науки».

Офицеры читают экстренное сообщение об объявлении войны

И хотя Степун, находясь в запасе, трижды проходил лагерные сборы и даже вполне удачно стрелял на Клименьевском полигоне под Можайском, на полях Галиции сразу же выяснилось, что он ничего не смыслит в стрельбе. Единственным утешением прапорщику-философу служил тот факт, что его командир, кадровый полковник, пристреливаясь в первом бою, обрушил несколько десятков снарядов на собственную пехоту. И следовал вывод: «Это ли не доказательство, что в наших блестящих учебных стрельбах было больше показного парада, чем реальной работы».

Впрочем, в момент патриотического подъема, вызванного объявлением войны, публике было не до таких деталей. Гораздо актуальнее было восхищаться молодцеватым видом офицеров, отправлявшихся бить «тевтонских варваров», их готовностью сокрушить врага. Настроение того времени хорошо передает небольшой очерк «Прапорщик» журналиста Н. А. Фольбаума:

«Это было в самом начале войны. В один из первых ее дней.

Меня окликнул на улице знакомый голос. Но лицо я узнал с трудом – так изменило его “походное снаряжение”.

Шинель из верблюжьего сукна, по бокам – ременные тяжки.

Чуть ли не накануне я видел его в суде, во фраке и со значком. И вдруг – такая метаморфоза.

Разумеется, этого следовало ожидать, но все-таки я был поражен неожиданностью и несколько минут смотрел на него молча.

Пристальное внимание заставило его взглянуть на самого себя, все ли в порядке. Поправив какой-то ремешок, и потом, сообразив, улыбнулся:

– Так вот что вас поражает? Как же, завтра в поход. Дел масса, не знаю, успею ли. Вместо портфеля пришлось запастись вот этим.

Он похлопал по револьверной кобуре.

Он нисколько не волновался. Бросил пару слов о войне, откозырял проехавшему на извозчике офицеру.

– Через неделю у меня серьезная защита; не знаю, кому ее передать.

Это его беспокоило гораздо больше, чем поход.

– Понимаете, важные процессуальные нарушения… Кто это?

Мимо спешил его товарищ с портфелем. Адвокат с револьвером остановил его:

– Как вы кстати! Не узнаете? А я собирался вам звонить. Голубчик, я вам оставлю одно дело – у вас же было почти аналогичное…

Завязался в высшей степени специальный разговор, пересыпанный пунктами и статьями. Адвокат с револьвером передавал свою практику адвокату с портфелем.

Все было покончено в несколько минут. Я наблюдал за обоими и не видел разницы. Это военное снаряжение начало мне казаться таким случайным, не настоящим. Пожалуй, чуть ли не маскарадным.

Что он будет делать на войне – человек, поглощенный “судебной защитой”? Завтра он отправится навстречу своей судьбе, а сейчас не может ни о чем думать, кроме этих процессуальных нарушений.

Пункты и статьи сыпались градом. Картина была самая мирная.

А затем мы отправились в разные стороны. Скрылся адвокат с портфелем. Я долго смотрел, оглядываясь, как исчезает в толпе адвокат с револьвером.

Он шел спокойно и подносил от времени до времени руку к козырьку. На следующий день я позвонил ему по телефону и узнал, что он действительно отправился на войну.

И все-таки я продолжал не верить…

Теперь же я поверил. В газетах мелькнула телеграмма о подвиге прапорщика – вот этого самого адвоката с револьвером.

К. Петров-Водкин. Голова офицера. Этюд

Подвиг был совершен исключительный. Спокойствие не покинуло его на войне.

Там, во время случайной встречи, на перекрестке, в городе, он думал только о своих подзащитных.

На передовой позиции он тоже думал о подзащитных – простите за невольную остроту. Думал о родине как настоящий воин.

Ни на минуту не теряя самообладания.

Защищенная орудиями позиция была главной целью неприятельской канонады. Снаряды сыпались на нее как… ну, как пункты и статьи во время того вспомнившегося мне сейчас разговора.

Одна из гранат не разорвалась. И, не обращая внимания на пальбу, прапорщик бросился к гранате.

Чтобы взглянуть на дистанционную трубку.

Благодаря этому мы узнали, с какого расстояния стреляют немцы.

Какой это великолепный подвиг! Какая выдержка и осмысленная смелость!

Без жеста и без красивой позы. Только дело – дело прежде всего.

Мы встретимся с ним после войны. В кулуарах суда. И я боюсь, что снова его не узнаю. Он будет во фраке.

А я не могу теперь представить его иначе как офицером; он преобразился в моем сознании. Вместо адвоката с револьвером я увижу офицера с портфелем.

И боюсь, что не узнаю его…»

В другом очерке – «Фланер», опубликованном в «Голосе Москвы», – с не меньшим пафосом утверждалась мысль о благотворном влиянии войны на некоторые испорченные натуры. Герой публикации, лицеист Коко, представитель «золотой молодежи», в мирное время вел рассеянный образ жизни. Вставал он поздно, убивая время, слонялся по Кузнецкому мосту или по бульварам, чтобы вечером привычно закончить день в каком-нибудь увеселительном заведении. Но вот началась война, и Коко как бы проснулся от спячки – пошел на фронт добровольцем и с честью погиб за Отечество.

Положительным героем для газетчиков стал и бывший футурист, участник многих скандалов художник М. Ф. Ларионов. Появление на улицах с раскрашенными лицами и другие эпатажные выходки – все осталось в прошлом. Теперь у него другой антураж: фронт, артиллерийская батарея, бои с германцами, контузия. Его соратник по художественному авангарду Г. Б. Якулов тоже оказался не лыком шит – командовал ротой, был награжден Георгиевским крестом.

Чем не примеры для подражания? И молодежь, вдохновленная этими и многими другими примерами, неиссякаемым потоком шла в военные училища.

«Это не узость, тетя, это не квасной патриотизм, – писал родственнице с фронта прапорщик А. Н. Жиглинский, – ведь я пошел не за правительство ставить на кон смерти свою, за маму, за тебя, за “малую” Родину, за всех родных и друзей, и я горд тем, что могу быть полезен вам и России, что не даром я родился и не даром мать моя отдала мою жизнь, – я и сам за ее покой и счастье готов отдать свою жизнь». Автор этих строк оставил учебу на юридическом факультете Московского университета и, окончив военное училище, стал артиллеристом.