Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны

После утреннего чая юнкера самостоятельно расходились по классам. Занятия начинались в 8.30 и продолжались до 2 часов дня с большой переменой в 11 часов, во время которой давался горячий завтрак – обычно котлета с черным хлебом, кружка чаю и два куска сахару.

С 2 часов до 4 проводились строевые занятия в манеже или в примыкающем к училищу небольшом дворе. В 4 часа роты возвращались в свои помещения, снимали скатки, патронташи, ставили винтовки в пирамиды, мыли руки и строем шли на обед. Обед состоял из тарелки щей с мясом, второго блюда – котлеты или форшмака и т. д.; по праздничным дням и один раз среди недели давалось сладкое. Каждая рота имела свои столы, и каждый юнкер сидел на своем постоянном месте. Портупей-юнкера занимали концы столов. Они были раздатчиками пищи.

Обед кончался к 5 часам дня, после чего разрешалось полежать в течение полутора часов. С 18.30 до 20.00 каждый самостоятельно занимался в классе подготовкой уроков на следующий день. В 8 часов вечера роты выстраивались и шли на вечерний чай (кружка чаю с белым хлебом), а затем по полуротно в своих помещениях выстраивались на вечернюю перекличку и молитву. Зачитывались приказы, отдавались распоряжения, объявлялся наряд на следующий день. С 21.00 до 22.30 юнкера находились в своих помещениях или в читальне. В это время разрешалось заниматься и в классах подготовкой уроков. Без четверти одиннадцать все ложились спать».

Видимо, со временем в распорядок были внесены коррективы. По описанию П. А. Нечаева, барабан бил повестку в 5.45, и в 6.00 юнкера вскакивали «пулей» по подъему. Завтрак был ровно в 12.00. Попавшие «под винтовку» отстаивали свой час во время послеобеденного отдыха. Лампы гасили в 22.00, оставляя только ночники.

«До осени 1909 г. в училище было керосиновое освещение, – делился воспоминаниями один из алексеевцев, – лампы зажигал пожилой человек, Андрей Иванович (бывший барабанщик училища), и мы в шутку при его появлении хором говорили: “Андрею Ивановичу – сорок одно с кисточкой!” (это московское приказчичье приветствие людям ниже своего достоинства, на что он очень охотно отвечал: “с красненькой, хэ, хэ, хэ!..” Если же кто-нибудь ему вслед говорил “поджигатель!”, то он обижался и что-то бормотал себе под нос».

Учились юнкера, в подавляющем своем большинстве, охотно. П. П. Шостаковский писал: «Александровское военное училище в Москве пользовалось репутацией либерального. Считалось, что офицеры из него выходили образованные и… “свободомыслящие”. Неизвестно, как и когда установилась такая репутация, но сложилась она до того прочно, что из всех российских кадетских корпусов в училище съезжались кадеты, предпочитавшие учение тупой военной муштре».

Высокий уровень преподавания в Алексеевском училище отмечал Б. М. Шапошников. В своих воспоминаниях он приводил и такой факт: одно время в их училище стали принимать выпускников кадетских корпусов, поскольку в Александровском не хватало мест. Но очень скоро военное министерство отказалось от такой практики. Выяснилось, что, в отличие от «штатских», у кадетов школьная подготовка была гораздо ниже, поэтому у них наблюдалось непреодолимое отставание в учебе.

В течение двух лет юнкера получали глубокие знания по военным дисциплинам и общеобразовательным предметам: математике, химии, физике, словесности, иностранным языкам. Например, в Александровском училище в свое время преподавали такие известные ученые, как экономист А. И. Чупров, историки С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, В. И. Герье.

С большим уважением вспоминал Б. М. Шапошников своих преподавателей, читавших лекции на высоком научном уровне. Даже учитель Закона Божьего, священник училищной церкви Потехин по-своему старался расширить кругозор юнкеров: «Мы звали его “майором” [11], хотя такого чина в армии не было. “Майор” Потехин на первом же уроке заявил, что Закон Божий нам известен и мы легко подготовимся к экзамену, а он лучше прочитает нам отрывки из русской истории, и начал их читать… с убийства Павла I, рассказав это событие по запискам Зубова, только что вышедшим тогда в Париже на французском языке. Все лекции этого оригинального «майора» мы слушали с большим вниманием и, к чести юнкеров, за стены класса их не выносили, так что до ушей начальства о них ничего не доходило».

Метод занятий в военных училищах был лекционный. Усвоение материала преподаватели проверяли на так называемых «репетициях» – классных часах, полностью посвященных опросу. Оценки ставили по 12-балльной системе. Каждое полугодие юнкера сдавали зачеты, а по итогам года – экзамены. На младшем курсе неуспевающих отчисляли в войска вольноопределяющимися, на старшем – выпускали в чине унтер-офицера.

Во время ответа у доски юнкера должны были вести себя по правилам строевого устава. Отставленная нога или жестикуляция могли быть истолкованы как проявление неуважения к начальству. Даже священник, преподаватель Закона Божьего, имел дисциплинарные права командира роты, и ему полагалось подавать команду «Смирно!». Попутно заметим, что для юнкеров других конфессий в штате училищ имелись духовные наставники одной с ними веры.

По отзывам юнкеров, окончивших училища в мирное время, учеба не требовала чрезмерных усилий. Достаточно было просто не лениться, чтобы получать хорошие оценки. Гораздо труднее пришлось молодым людям, поступившим в военное время на четырехмесячный курс обучения.

Несмотря на сильное сокращение программы (были исключены долговременная фортификация, инструментальные съемки, военная история, военная география, законоведение, химия и т. п.), объем учебного материала оставался огромным. Например, по пометкам в учебнике тактики юнкера военной поры установили, что к одной репетиции им приходилось штудировать столько страниц, сколько раньше осваивали за четыре занятия.

Авторам довелось полистать солидный том – «Руководство для подготовки к экзамену на чин прапорщика пехоты, кавалерии и артиллерии», – и мы были вынуждены признать, что вряд ли смогли бы за четыре месяца заучить все в нем изложенное. Недаром во время войны юнкерам приходилось заниматься по 16 часов в сутки. На старшем курсе (вторая половина четырехмесячного цикла) юнкерам разрешалось для зубрежки вставать за один-два часа до общей побудки.

В той ситуации юнкерам в какой-то мере помогала снисходительность некоторых наставников. Алексеевцы с теплотой вспоминали о преподавателе военной гигиены докторе Чернявском. Немного чудаковатый [12], он на экзамене мог «санитарам» и «носильщикам» с ходу поставить 8–9 баллов, а тому, кого несли на носилках, – все 12. Единственное, что он терпеть не мог: когда бывшие медики, пытаясь блеснуть знаниями, начинали сыпать латынью. Таких Чернявский срезал беспощадно.