Федор Раззаков - Скандалы советской эпохи

7 и 9 августав районе Лучистого снимали эпизоды пленения Нины: в машине сидели пленница и троица, причем вместо Моргунова за рулем восседал дублер, которого снимали со спины.

Стоит отметить, что после разлада троицу все-таки пытались реанимировать. Несколько режиссеров хотели снять ее в своих картинах, но каждый раз затея срывалась, поскольку мешали трения уже внутри самой троицы (между Никулиным и Моргуновым). Единственные, кому удалось-таки собрать троицу в первоначальном составе, были мультипликаторы, что вполне объяснимо: рисованные персонажи не были столь строптивыми. Речь идет о мультфильмах «Бременские музыканты» ( 1968) и «По следам бременских музыкантов» ( 1972). Что касается художественного кинематографа, то там только один раз удалось собрать ополовиненный состав троицы. В 1980 годурежиссер Юрий Кушнерев снял фильм «Комедия давно минувших дней», где главные роли достались Георгию Вицину (Трус) и Евгению Моргунову (Бывалый). Третьему персонажу троицы – Юрию Никулину – сниматься даже не предлагали, поскольку заранее знали его ответ: к тому времени его отношения с Моргуновым были испорчены окончательно.

Фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублев» считается классикой советского и мирового кинематографа. Однако, как известно, путь к этому признанию у фильма был трудный, поскольку он пять лет шел к своему зрителю из-за претензий цензуры. Претензии носили как идеологический характер (фильм обвинили в искажении русской истории), так и эстетический (из-за обилия жестоких сцен). Поскольку о первых претензиях широкой общественности власти не сообщали и в СМИ писали только о вторых, то все годы опалы фильма люди думали, что его положили на полку именно из-за претензий эстетического характера. Что же это были за претензии?

По меркам того времени многие эпизоды в картине Тарковского выглядели шокирующими. Среди них значились следующие кадры: объятый пламенем бегущий теленок (по другой версии это была корова); падающая с высокой деревянной лестницы дома лошадь; издыхающая собака, перебирающая в агонии лапами; умирающий юноша, с пульсирующей на шее раной от меча; заливание кипящей смолы в рот пленному монаху; ослепление дружинниками князя художников – им выкалывали кинжалами глаза.

Кроме этого, в фильме имелись и другие кадры, бьющие по психике целомудренного советского зрителя: умалишенная девушка мочилась в соборе; она же нюхала грязь, которую соскребала со стены; в одном из эпизодов звучал закадровый безумный шепот женщины, которую насиловали в языческой деревне. В фильме также было несколько эпизодов с «голой натурой»: обнаженная женщина шла по полю; обнаженная Марфа выходила из кустов; десятки обнаженных женщин в ночь на Ивана Купала мчались к реке.

По меркам сегодняшнего кинематографа это вполне невинные эпизоды, но по меркам советского кино – просто немыслимое зрелище (тем более в таком количестве). Впрочем, Тарковский в чем-то перещоголял и сегодняшний кинематограф: например, лично я не видел, чтобы у кого-то из нынешних российских режиссеров в кадре живьем горело какое-либо животное. А у Тарковского, напомним, горела живая корова! И этот эпизод возмутил большинство людей, которые его видели. Так, 13 января 1966 годана имя министра культуры СССР Екатерины Фурцевой пришло письмо из Ялты от работницы секции охраны животного мира Е. Галукович. Привожу его с небольшими сокращениями:

«На „Мосфильме“ снимается фильм „Андрей Рублев“. В киножурнале № 2 за 1965 годпоказаны кадры из этого фильма. В сцене пожара заснят живой горящий теленок (крупный план). Картина пожара от этого живого факела не стала грандиозной, но вызвала глубокое возмущение и у взрослых, и у детей, а для подростков с наклонностью к жестокости это послужит примером для подражания. Талантливый и человечный режиссер не стал бы прибегать к подобным садистским приемам.

Мы просим указать это товарищу Тарковскому, а также настоятельно просим вырезать этот дикий кадр из фильма, так как зрелище живого существа, горящего, глубоко травмирует зрителей».

Чувства автора письма вполне понятны. И вряд ли найдутся люди, которые возразят ему и скажут, что даже такому безусловному гению, как Андрей Тарковский, дозволено было глумиться над беззащитным животным. Причем суть дела абсолютно не меняет тот факт, что поджог был имитационный: на теленке (или корове) была специальная асбестовая попона, которая уберегала его (ее) от ожогов (в советском кинематографе четко функционировали все службы, в том числе и та, что отвечала за охрану труда и безопасности на съемочной площадке). Но эта попона была бы уместна на человеке-каскадере, который, надевая ее, прекрасно отдает себе отчет, что ему предстоит пережить. Но теленок (или корова) существа менее разумные: даже наличие защитной попоны не может уберечь животного от ужаса, который охватывает его при виде огня, да еще вспыхнувшего на собственном теле. Животные получают сильнейшую психологическую травму. И ради чего, собственно? Ради искусства? Но нравственно ли такое искусство, которое причиняет боль братьям нашим меньшим, а также миллионам людей, кто не готов лицезреть такого рода ужасы на широком экране (а те, кто готов, после просмотра таких картин могут захотеть проделать это вживую с беззащитными кошками, собаками или теми же коровами)?

Так что Тарковский здесь явно перегнул палку, в чем он сам, кстати, потом признался и вырезал злополучный эпизод с горящим животным из фильма. Да и как не вырезать, когда даже центральная пресса стала пенять ему на это. Речь идет о статье И. Солдатова в газете «Вечерняя Москва» (номер от 24 декабря 1966 года), которая так и называлась: «…И запылала корова». Приведу отрывок из нее:

«…И запылала корова. Ее страдальческие стенания и вопли разносились окрест, пугая не только малышей, но и взрослых. А те взрослые, что стояли вблизи, с тоской в глазах смотрели на несчастное животное, которое они сами только что подожгли. Да, сами. Облили бензином и подожгли. Нет, не бандиты они и не варвары, не жестокосердные, а, напротив, даже сердобольные люди. И каждому из них хотелось броситься к корове, чтобы погасить пламя, спасти ее. Но властная рука режиссера пресекала все их попытки.

Корова, живая корова, пожираемая огнем, – это жертва, принесенная на алтарь искусства кинематографии по требованию постановщика фильма.

О, святое искусство знает и не такие жертвы. Об этом свидетельствует его многовековая история. И корова, сожженная во славу кинематографии, очевидно, жертва не последняя. Точнее, предпоследняя пока что, ибо последней оказалась лошадь. Ее не сожгли, а изувечили, нанесли смертельный удар, чтобы хлынула из зияющей раны струя дымящейся крови, чтобы муки животного выглядели вполне натуралистично.