Жюстин - Этим утром я решила перестать есть

Мама в ужасном состоянии, она может только обвинять меня:

— Ты мне отвратительна, ты ведешь себя подло, ты смешна. Ты — маленькая несчастная дура.

Я не помню, ела ли я что-нибудь и спала ли я в ту ночь. Я плакала столько, что у меня заболели глаза. Я плакала от чувства вины и от отвращения к себе самой, повторяя между двумя рыданиями:

— Ты никчемная, никчемная, суперникчемная. Мне так стыдно за себя, что я не рассказываю свою историю сороки-воровки на блоге. Я пишу о «непростительной глупости», не объясняя, в чем она состояла. Я прошу прощения, умноженного на икс в квадрате, у всех, я клянусь, что никогда не совершу ничего подобного. Но, перечитывая это сообщение через год, я замечаю, что сразу же после просьбы о прощении, я раздражаюсь оттого, что наказана, словно маленькая девочка: мне не купили юбку, в которой я хотела пойти в школу в первый день занятий.

На следующий день я поехала в больницу, и все стало налаживаться. Мама заплакала, расставаясь со мной, и обняла меня.

Я никогда больше не рассказывала об этой истории, мне было слишком стыдно. Даже позже, когда встретилась со своим психологом. Я боялась, что попаду в разряд «воровок», а я ведь совершила эту глупость всего один раз. В магазинах теперь меня охватывает страх, я боюсь трогать товары на полках, мне кажется, что на лбу у меня написано: «Осторожно, воровка». У меня начинается паранойя. Кто на меня смотрит? Кто обращает на меня внимание?

Мое поведение непростительно. Даже болезнь его не извиняет. Я не могу избавиться от мысли о том, что я — воровка. Если я расскажу об этом, все будут думать, что я продолжаю воровать. Это уже въелось в мое сознание. Я ни разу не попыталась украсть что-то еще. Я вхожу в магазин с дрожью, я трогаю товары с тревогой. Однажды я посмотрела на ожерелье и быстро ушла, не решившись взять его в руки. Я совершенно подавила в себе постыдное навязчивое желание, но страх остался. Я, например, пытаюсь стоять перед витриной с украшениями с самым естественным видом, но чувствую, что улыбка у меня натянутая.

Я не могу убедить себя в том, что тот безумный поступок был одним из проявлений помутнения сознания, как и поедание десяти порций мороженого за один присест. Чувство вины не покидает меня. Оттого, что я пишу эти строки сегодня, мне становится легче и в то же время еще страшней. Я отдаю себе отчет в том, что на моем блоге я с трудом могу объяснить испытываемые мной муки. Мне нужно, чтобы окружающие любили и подбадривали меня. Но не судили. Я думаю, что с основным большинством девочек моего возраста происходит то же самое. Мы предпочитаем говорить о мелочах, о поведении во время еды, о бытовых событиях, о том, что мы съели или не съели, о килограммах и калориях; о внешних проявлениях болезни, будь то анорексия или булимия. Истинные страдания и их причины мы объяснить не можем. Если я и пытаюсь иногда делать это, то получается анархия противоречивых обид. Я знаю, что сначала надо вылечить тело, а затем приводить в порядок голову и сказать себе: «Перестань считать себя никчемной, перестань видеть себя то жирной, то истощенной, то уродливой, то ни на что не способной, то слабой, то капризной, то подлой…» «Перестань нас «грузить»», — часто говорят мои родители. И все. Как будто посмотреть вглубь проблемы совершенно невозможно.

Подростки часто не понимают причины явлений. У них есть только воспоминания об упреках, услышанных в детстве. Мне сказали то-то, со мной сделали то-то… Гораздо позже, когда организм стабилизируется, начинает выздоравливать, приходит настоящая терапия. И даже на этой стадии возможны рецидивы. Можно снова почувствовать себя виноватым во всем, как до этого считал виноватыми остальных. А на самом деле в истории болезни не виноват никто. Есть непонимание, нечуткость, нехватка общения, глупое стечение обстоятельств. И тут возникает вопрос «почему я?», ведущий нас наконец к нашему истинному характеру, к пониманию внешнего влияния, которое поспособствовало появлению тревоги.

Это «почему» занимает всех. Это голод! Голод по любви и признанию. Голод по идеалу для самого себя, по образу, к которому стремишься. Анорексия — это форма смерти и жизни, и выживания тоже. Одной силы воли далеко не достаточно. Общие усилия близких помогают, но нельзя забывать и других факторах. Медицина, окружение, терапия. В смертельной схватке со змеей воля часто изменяет тебе. Ты получаешь удары, ты причиняешь боль окружающим. Ты взбираешься на гору высотой с Гималаи и боишься упасть. Ты вершишь какую-то персональную эпопею. И вот приходит момент понимания того, что ты спасся, в то время как другие погибли, что вершина близка, дорога к ней ясно обозначена, что ты в числе тех, кто не сорвался вниз, что у тебя есть шанс достигнуть цели, вот тогда ты крепко держишься и думаешь: «Уф, как же это было трудно! Теперь я смогу продолжить путь без жалоб, я знаю все трудные места и сумею обойти их».

Размещая свой блог в Интернете, я надеялась, что кто-нибудь посетит его, желательно, девочка, больная анорексией, и мы с ней будем обмениваться советами. Я начала другой вид дневника, дневника, посвященного моей болезни. Я никогда не думала, что столько людей заинтересуется темой и напишет мне. Мне кажется, что другие люди — не больны. Я предполагала, что они печатают слово «анорексия» потому, что это модный сюжет и они хотят что-то узнать об этом. Но я очень быстро заметила, что комментариев становилось все больше и больше. Пятьсот писем за месяц — это очень много для начала. У меня появились верные спутники, следившие за мной, подбадривавшие меня. Я была удивлена. Я не думала, что Интернет станет для меня чем-то значительным, что я извлеку из него что-то важное для себя. Для меня это была одна из возможностей высказаться, как в старом детском дневнике. И я действительно стала писать дневник, но со многими другими людьми одновременно. С сотнями людей, и некоторые из них мне помогли и помогают до сих пор.

Я помню, например, одну женщину, чей ник (псевдоним) привлек мое внимание: «Мама». Я потом встретилась с ней в реальности. Я и сегодня отношусь к ней, как к «универсальной маме». Она пытается объяснить мне позицию матери, потому что моя мама не может этого сделать. Она не судит, она подбадривает, советует, помогает подвести итог, она появилась в самом начале. Она успокаивала меня тогда, когда мне прописали зонд. Она считала, что я скоро поправлюсь, что я уже победила, в то время, как я сама совсем не была в себе уверена. Она говорит о том, что нужно попытаться поговорить с родителями, наладить диалог. Она даже связывается с моим отцом, чтобы расспросить о моей болезни, обо мне. Она заинтересовалась мной и действительно хочет мне помочь. Я рассказала ей о своих приступах, о глупых навязчивых желаниях…