Валерий Солдатенко - Украинско-российские взаимоотношения в 1917–1924 гг. Обрушение старого и обретение нового. Том 1

Достойны изумления и довольно частые, порой шокирующие колебания в трактовках исторического события, причем в кратчайших хронологических рамках – скажем, за последние полтора десятилетия. Представляется излишним разбираться в конъюнктурных соображениях и искусственных умозрительных схемах авторов множества публикаций, среди которых научных критериев придерживаются не многие. Не ставя перед собой задачи создания «путеводителя» по имеющимся концептуальным расхождениям (конечно, зная о их существовании и имея соответствующие субъективные рефлексии), все же думается, в контексте данной работы нет потребности углубляться в малоконструктивные дискуссии вокруг собственно решений Переяславской Рады, позиции сторон, последовавших вскоре «Мартовских статей», как попытки задокументировать, конкретизировать достигнутые договоренности. В данном случае более целесообразно сконцентрировать внимание на итоговом эффекте, полученном в результате украинско-русского сближения [39].

Идя навстречу славянским собратьям, Москва заняла позицию помощи Украине – казацкой гетманской державе, вступила на ее стороне в войну против Речи Посполитой [40], предопределив исход противоборства. Спору нет, во многом благодаря этому украинцы получили возможность не просто сохранить свою этническую природу, но и обрели достаточно надежную перспективу, даже гарантию для ее упрочения, развития, формирования полноценного национального организма. Однако этот процесс оказался далеко не простым, не однолинейным. Тут же проявились факторы, усложнившие национальный генезис. Совсем не апеллируя к чьей бы то ни было злой воле, тем не менее надо представлять себе, как смотрели, как подходили к проблеме взаимоотношений с украинцами из северо-восточного центра.

Москва считала Переяславский договор началом совсем не формального, а физического установления военно-политического контроля над Войском Запорожским (официальное название тогдашней Украины). Хорошо известно, что всегда это стремление обосновывалось историческими правами на давнерусское наследие, объединение всех православных в одном государстве. Считая эту тему заслуживающей особого рассмотрения, прагматизм ситуации проглядывает явственно – получить непосредственный доступ к украинским материальным, финансовым, человеческим ресурсам (ничего противоестественного тут обнаруживать не стоит). Однако, при этом брали свое и более далекоидущие – геостратегические расчеты.

Во-первых, закреплением в регионе (конечно, для этого надо было ограничить полномочия гетманского правления, взять территорию под контроль царских воевод) можно было ослабить геополитические и экономические позиции Речи Посполитой как «вечного врага» и основного конкурента в Восточной Европе.

Во-вторых, отодвинуть подальше от центральных районов страны границы территорий, контролировавшихся главными идеологическими врагами православного славянства – «латинянами».

В-третьих, приблизить границы Российской державы к европейским странам, лежавшим «за Польшей», уменьшив тем самым свою зависимость, устранив сложности в экономических, прежде всего, торговых сношениях, чему Речь Посполитая была неформальным барьером.

Конечно же реализация таких замыслов приводила к нарушению, вопреки стремлениям Польши и Швеции, равновесия сил в Восточной Европе, да и во всем славянском мире в пользу Москвы.

Чем бы ни мотивировалась политика «северного соседа», украинцам от этого, как говорится, было «не легче». Довольно обидно было свертывать, терять становящиеся уже привычными, традиционными демократически-республиканские основы общественно-политической жизни в угоду абсолютистско-самодержавным московским порядкам. Отмеченное имело, как представляется, глубоко сущностный характер. Попутно хочется сказать, что размышления некоторых современных украинских историков о том, что наши предки, входя в противоречие, противодействуя московским планам, делали осознанный выбор в пользу европейской, а не азиатской цивилизации (например, при оценке Гадячского трактата И. Выговского 1658 г. [41]), искусственны, являются мудрствованиями «задним числом».

Нечто подобное можно говорить и в отношении нежелания украинцев утрачивать тяжко завоеванные вольности и социальные подвижки в условиях ужесточения крепостнических порядков в Московии, что между тем нередко трактуется как попытки украинцев развивать свою экономику в условиях европейского, а не азиатского (восточного) способа производства, оставаясь в европейском «мире-экономике» [42].

Если даже допустить наличие в мыслях определенной части украинской элиты подобных расчетов-соображений, то нельзя не согласиться, что с ними все равно никто не считался.

Верх, как всегда, брала сила. Начавшаяся инкорпорация Украины в состав Московского царства, позднее – Российской империи – сопровождалась стремлением державного центра к сужению, а затем и искоренению национального начала, самобытного естества украинцев [43].

Конечно, они больше не испытывали тревоги за свое физическое выживание (как в предыдущий исторический период). Их не стремились низвести на какое-то второстепенное положение, сознательно ограничивать рост продуктивных сил, вводить неэквивалентный обмен, практиковать непропорциональную оплату труда, иную дискриминацию по национальному признаку и т. д. Расхожий тезис о колониальной зависимости Украины – это, скорее – гипербола, публицистический прием, который содержательно не подтверждается при сколько-нибудь объективном сравнении положения Украины в составе Российской империи и взаимоотношений классических колоний и метрополий. Не случайно, к началу ХХ века в экономическом отношении Украина была одним из наиболее развитых регионов России со сравнительно высоким уровнем жизни [44].

Правда, тут нельзя безоговорочно сбрасывать со счетов и соображения тех экономистов, которые типологически относят Украину к колониям не классического, (не азиатского), а особого, европейского типа (М. С. Волобуев и некоторые его последователи, которые время от времени публикуют свои работы и сейчас). Речь о практике, когда, используя государственные рычаги, из зависимого субъекта выкачивают не сырье (разновидность – получают его за фактический бесценок), а капиталы – за счет очевидной (подчас – вопиющей) разницы в ценах на готовую продукцию и ее составляющие. Чтобы изменить ситуацию, прежде всего политических возможностей (тут в наибольшей мере сказывается отсутствие государственной субъектности) недостаточно. Конечно, следует оговориться, что при отсутствии границ, регионального (национального) административного аппарата в рамках по существу неразделенного, пусть даже не очень развитого и совершенного хозяйственного комплекса эта «тонкость» не всегда осязаема и осознаваема. Однако социологическая статистика (М. М. Кордуба, Н. Е. Шаповал) это достаточно убедительно подтверждала, украинская элита неплохо ощущала. Впрочем, данный аспект «невыпуклых», «некричащих» взаимоотношений приглушался, вуалировался рекрутированием на верхние этажи российского истеблишмента некоторой (подчас – немалой) части украинцев.