Владимир Малышев - Необыкновенное путешествие из Рима в Афины. Признания журналиста

А еще меня поразил рассказ матери о том, как их стройбат попал однажды под обстрел возле кладбища на окраине Ленинграда. Бомбы попали в могилы, и скрючившихся на земле девчонок в солдатских шинелях завалило сверху гробами и разорванными на части истлевшими покойниками. Так эти вчерашние школьницы и пролежали вместе с ними на обледенелой земле всю ночь. Натерпелись страху. А может, им приходили в голову и мысли вполне философские. Ведь «под каждой гробовой доской…» и т. д.

Какую же награду получили мои родители после этой ужасной войны? Нет, никто, слава Богу, не пострадал от репрессий, никого не посадили. Но отец был тяжело ранен и потом долго болел. Двое его братьев, мои дяди, умерли сразу после войны. Один был контужен в голову, пришел с фронта живым, стал играть в футбол – он был заядлым игроком, – мяч попал в раненую голову. Он пришел домой, лег и умер. Дедушки и бабушки и со стороны матери, и со стороны отца – все погибли в блокаду. Да, что я вам рассказываю! Обычная судьба, обычной питерской семьи…

Отец после войны стал пить, потом заболел, попал в больницу и тоже умер. «И чего пьют эти русские!? – брезгливо удивляются на Западе. – Что это за странный народ пьяниц и ленивых мечтателей-Обломовых?» А на долю какого другого народа в Европе выпали за минувший век такие страшные испытания, как на долю русского народа? К тому же нынешнее, страшное и повальное пьянство, никакая не «историческая традиция», а – коммунистический «подарок» России.

Пили, конечно, и при царе и крепко пили. Но нисколько не больше, а даже еще и меньше, чем другие «просвещенные народы» Европы. Царская Россия была только на 14 месте в мире по потреблению крепких спиртных напитков. А знаменитая фраза князя Игоря – «веселие Руси есть нити», вовсе не имеет того комического смысла, который ей приписывали, что выпивохи, мол, русские. Как отмечал великий историк Лев Гумилев, это был древний воинский обряд, ритуал совместного питья вина вместе с дружиной, который объединял и от которого князь Игорь не мог отказаться. А настоящее, страшное, повальное пьянство, разрушающее семьи и уродующее жизни, началось уже в советские времена. Началось от отчаяния и безнадежности. Поколение же моего отца споили на фронте. Выдавали перед атаками спирт. А вот в царской армии во время войны 1914 года и вообще во всей России в то время был «сухой закон»!

Мать одна поднимала нас с братом, дала нам возможность окончить школу, а потом и университет. Крутилась, как могла. Работала продавщицей в магазине, потом шила ботинки на обувной фабрике. Помню, самым большим лакомством в те годы у нас дома был кусок булки, обсыпанный сверху сахаром. Однако, нет, не голодали, были – спасибо партии и правительству! – сыты. Были даже сравнительно неплохо одеты. Мать перелицовывала старые «трофейные» отцовские пальто и пиджаки, привезенные из Германии, где отец служил некоторое время уже после окончания войны. По специальности, он был горный инженер, работал в ГДР и возле Карловых Вар в тогдашней Чехословакии, где располагались секретные урановые рудники. Только в страшном сне могло присниться, что в начале 1990-х годов (ведь и никакой большой войны не было!) мой брат, инженер-химик, который к тому времени уже станет инвалидом (работал в институте с радиоактивными препаратами), станет собирать на улицах «собчаковского» Петербурга пустые бутылки, чтобы не умереть с голоду!

Так о чем это я? Ах, да, о кинематографе. Это были годы, когда все сходили с ума от итальянского кино. Увидеть на каком-нибудь просмотре затертую копию фильма «Евангелия от Матфея» Пазолини или «Ночей Кабирии» Феллини – было пределом мечтаний. Разве знал я тогда, что потом в Риме сам встречусь с Феллини? Фотография с подписью этого великого режиссера до сих пор стоит на моем столе…

А для того, чтобы изучать итальянское кино, как я мечтал, надо было знать итальянский язык. За два месяца я прошел всю программу первого года обучения на итальянском отделении и был зачислен сразу на второй курс. Кино я тогда так и не стал заниматься. Когда окончил университет, мне выдали свободный диплом, распределения не проводилось вообще. Это было редкостью в те времена, когда всех распределяли на работу в принудительном порядке. Я же оказался предоставлен сам себе.

Свобода… «Свобода, бля, свобода, бля, свобода!», – как рычал потом с эстрады один популярный бард. Распределения, как я уже говорил, не было. Работу пришлось искать самому. Но как было найти ее в Ленинграде, без связей, с дипломом, где было написано: «преподаватель итальянского языка, учитель французского»? В лучшем случае можно было устроиться в «Интурист» и носить чемоданы за пьяными финнами или терпеливо объяснять заезжим итальянским коммунистам, почему они заблуждаются со своим «еврокоммунизмом».

Впрочем, шанс – раз! и сразу – в благополучные «дамки» у меня все-таки был. Когда я уже заканчивал университет, меня вызвали «на собеседование». В номере одной из известных ленинградских гостиниц сидели человек пять очень серьезных мужчин в темных костюмах. Они долго и внимательно оглядывали с ног до головы стоящего перед ними высокого и тощего юношу в очках, а потом один из них строго спросил: «Хотите на работу к нам?»

• Куда это «к вам»? – глупо переспросил я, хотя, конечно, догадывался, кто и зачем вызвал меня на собеседование.

• В органы! – лаконично уточнил строгий дядя.

Но что я мог им ответить? Помню, пробормотал нечто невразумительное. Мол, мечтаю о том, чтобы писать, заниматься кино и какую-то ерунду в этом же духе.

– Литературный труд? Это – тяжелый хлеб! – резонно заметил один из них. Покачал головой и тяжело вздохнул, как бы давая понять, какую глупость я делаю, отказываясь от столь заманчивой перспективы. А что такая перспектива, может, и в самом деле оказаться очень и очень заманчивой показало время. Достаточно вспомнить о невероятной карьере одного другого, известного всему миру выпускника Ленинградского университета. Да не только его одного…

Заботы по трудоустройству привели меня, в конце концов, в Москву, в ТАСС. Один московский знакомый, с которым мы подружились в Сомали, уже работал там и даже был секретарем комсомольской организации. По тем временам это значило немало. Узнав, что я маюсь без работы, он обещал помочь: «Кажется, – со значением сказал он, – нам нужны специалисты с итальянским». И добавил: «Уточню в кадрах…». Через некоторое время приятель действительно позвонил и все также коротко сказал: «Давай, старик, приезжай!».

Так я оказался в одном из самых привилегированных тогда в СССР мест – Телеграфном агентстве Советского Союза. Там, в Главной редакции иностранной информации и в самом деле нужен был редактор со знанием итальянского языка. «Круто я попал!», – как сказали бы теперь.