Евгений Гусляров - Царевич Алексей. Гибель последнего русского

Наша наука история, родившаяся из желания разгадать грандиозную фигуру Петра, подпала под обаяние его. Культа Петра, как мы видим, при его жизни не было. Он один тогда насаждал его. Алтарный кумир Петра воздвигли историки при Екатерине Великой. Наука история, как неопытная барышня, нечаянно влюбилась в него, старалась не замечать неудобные для восприятия черты.

Все, кто противостоял ему, были взяты нашей историей под подозрение. Документы, касающиеся царевича Алексея Петровича, например, оказались долгое время вообще никому не интересными и невостребованными. Первым Николай Устрялов ужаснул культурную публику, издав знаменитый шестой том «Истории царствования Петра». Россия увидела, наконец, какие три кита легли в основание её прогресса – застенок, кнут и дыба.

Вольтер догадался сказать ближе всех к истине: «Великое преступление несчастного Алексея состояло только в том, что он был слишком русским…». Его и судили, как последнего русского, который берёг в себе всё, чем должна была отличаться Россия от остального мира. Погубил ли бы он Россию после Петра? Нет. Как ни разу не погиб, например, Китай, правители которого, придерживаясь разных политических взглядов, при всей жестокости, не убивали в народе его самобытности, не лишали национальных особенностей, одежды, косичек, в конце концов. Они, эти косички, отпали сами собой. Несмотря на все преобразования и жажду цивилизации, этот удивительный народ сохранил самобытную культуру, древний дух, связь со своей многовековой историей и традициями. И этот драгоценный груз истории не мешает ему стремительно идти к первенству в нынешнем мире. Китай, оставаясь древним, ухитрился не стареть. Россия же, в последнее время по воле бездарных и случайных правителей уже чуть ли не через каждое десятилетие примеряя памперсы и начиная новый отсчёт своего исторического времени, стала похожей на дряхлого выродившегося младенца. Не сохранила своей мудрости, и не приобрела чужого ума. А, если и набралась чего, то не того, что ей на пользу. Известно ведь, что русскому хорошо, то немцу смерть, и, наоборот, разумеется.

Самым трагическим итогом прошедших после Петра лет стало то, что у нас не стало чувства национального достоинства. Это не просто унижает, это уничтожает народ. Пример старой допетровской России убеждает, странным образом, что даже предрассудки могут служить на пользу нации, давать ей веру и достоинство, и все те духовные блага, которые приносит народу чувство осмысленного существования в истории. Защищая старую Россию от новой, Николай Карамзин грустил вот о чём: «Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под великокняжеским или царским правлением были вообще лучше нас. Не только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы превосходнее, т. е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что, действительно, порочно; однако ж должно согласиться, что мы, с приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские. Имя русского имеет ли для нас теперь ту силу неисповедимую, какую оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в царствование Михаила и сына его, присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, всё ещё оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь – первое государство. Пусть назовут то заблуждением; но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной силе оного!». Нравственная сила оставила нас.

К такому ли итогу хотел привести нас Пётр?

Он толкнул Россию, а куда она покатится, он не предполагал. И, судя по тому, что он не оставил после себя даже мало-мальски внятного завещания, это его не особенно и волновало. Удивительное дело, Пётр Великий, единственный из государей, кто никак не озаботился будущим своего дела. В той исторической свистопляске, которая началась после него, Россия выжила только благодаря своей счастливой звезде и, как видно, исключительной к ней Божией приязни. История Петра, это больше всё-таки история его личных амбиций, и в этой части её вполне можно считать и необычайной, и величественной.

Вот ещё несколько попутных мыслей, которые возникали по ходу чтения документов, составивших розыскное дело Алексея Петровича.

О проницательности царевича мы уже говорили. Дар предвидения его уникален. Надо думать, что даже у Петра этот дар не был развит так, как у царевича Алексея Петровича. Предвидение – это дар богов, дело таинственное. Правители, отмеченные им, бывают редкостью. В сущности, главный политический талант в том и заключается, чтобы принимать решения и предвидеть – к чему они приведут. Человек с развитым предвидением не может восставать против хода Истории. И надо думать, что все эти угрозы сжечь корабли и провалить Петербург в тартарары только пьяный и озлобленный бред царственного неудачника. «Я по истине себя очень зазираю, что я пьяный много сердитую и напрасных слов говорю много; а после о сём очень тужу… Пьяный всегда вирал всякия слова и имел рот не затворенный», – каялся царевич

Между прочим, у него был очень хороший литературный стиль. Мне его конспекты из Барония чем-то нуловимо напомнили конспект Пушкина к «Истории Петра Великого». Может быть потому, что читал я их почти одновременно. Вот примеры:

«Петр I, когда призывал купца Мейера в сенат, то всегда приказывал ставить для него стул». «Князь Ромодановский был истинный бич горделивости боярской». «При императрице Анне Иоанновне академик Крафт был должностным её астрологом. Сохранилось в календаре 1730 года его предсказание о вскрытии Невы 9-го апреля (что и сбылось)». «Пётр однажды в Саардаме оттолкнул мальчика, который бросил в него гнилым яблоком, что Пётр перенёс терпеливо». «На возвратном пути претерпел он бурю. Пётр, ободряя с ним бывших, говорил им: «Слыхали ль вы, чтоб царь когда-либо утонул?». «Указано было наказывать за поединки сметрной казнью». «Пётр пригласил несколько генералов к себе обедать, отдал им шпаги и пил за здоровье своих учителей. Шведские офицеры и солдаты также были угощены и проч.». «Пётр запретил делать гроба из выдолбленных дерев, дубу и сосны (из экономии), а из досок указанной меры. Еловые, березовые и ольховые позволено и долбить». Это Пушкин.

Царевич Алексей: «Поединки проклинает церковь». «Собор в Гишпании уставил, чтоб Королевы, по смерти мужей своих, не брачилися, но шли бы в монастырь». «Иоанн Папа 12-й через блядей (это, ныне изгнанное из литературных текстов слово, означает, прежде всего, еретика, вруна, отступника – Е.Г. ) своих сделал, чтоб было Цесаря Оттона и Леона убили, а как они ушли, то он престол приял помощию бабиею и Леона проклял». «Никифор, Цесарь Греческий, с архиереов поборы брал и палаты хорошия ломал, а на месте их конюшню делал». «Оттон Цесарь римского старосту Рогфреда, из гроба выняв, казнил». «Альберикус Морзорский Епископ сыну своему, от бляди рождённому, утупил престол». «Чудная повесть о Оттоне Цесаре и о жене Комитовой, которого он обезглавил напрасно». «Папа Сильвестр Второй был чародей, что сомнительно, однакож астрономию знал, что недалеко друг от друга». «При чхании поздравление уставилося в Риме, во время мору (Плиний пишет, что и у поган было)». «В Люзитании на Соборе в Етмерике положено, чтоб о умерших зла не говорить…». «Медведь от ловцов до церкви ушёл и мощам кланялся святой Гудилии (Есть сумнительно)». «Чёрт научил Французов побожности, по которой Цесарь Людвиг велел людям пост чинить».