Николай Бурденко - Смятение

Старший из моих братьев – Геннадий, всегда спокойный, покорный и учтивый к родителям, но задумчивый, ростом чуть выше среднего, худощавый; лицо чистое, вытянутое и с большим носом. Младший брат – Иван, он же последний в нашей семье, противоположность всем нам по темпераменту – сангвиник в полном соответствии. Внешностью он был копией нашего отца – девяносто процентов, лишь юмор, молодость и деспотизм отличали его от отца.

Жили мы обособленно на хуторе Бовин, который состоял из трёх семейных усадеб братьев Карабут. Одной из усадеб была наша, вторая – дядьки Василия, третья – дядьки Макара. Расстояние между усадьбами было в пятнадцать минут хода пешком.

Усадьбы располагались вокруг большого проточного пруда, расстояние до него у всех было примерно одинаковое, в нём водилась рыба к столу. Водоплавающие понемногу кормились тем, что водилось в пруду, и плавали в этой воде; у всех этой птицы было предостаточно.

Жили натуральным хозяйством, земли у каждого было по сорок десятин посевных площадей, а может, и больше. Не помню, сколько десятин занимали большой фруктовый сад, пасека, бахча, огород и вся усадьба, в которой разместились дом из шести комнат, амбар, мастерские, конюшня, хлев-коровник, курятник, свинарник и прочие строения. В то время мы имели пару плугов, бороны, сеялку, косилку и установку для обмолота зерна. Жили зажиточно. Имели в наличии четыре лошади-пятилетки, три коровы, несколько телят, свиней с поросятами больше пятнадцати; курам, гусям и уткам не вели счёта. Пасека была большая, ульев, наверное, штук пятьдесят, если не больше.

И всем этим хозяйством управляли сами – всей семьёй; хочу подчеркнуть, что каждая скотина и участок земли были закреплены за кем-то. К примеру, мы с Таней доили коров и кормили свиней, а из земель за нами был закреплён баштан. Огород – за Шурой; Паша хозяйничала по дому под руководством матери, она её готовила к самостоятельной жизни в связи с тем, что та была на выданье. Геннадий ухаживал за лошадьми, а Иван гонял гусей и уток – утром на пруд, вечером обратно. Мать держала домашнюю кухню и контроль над всем и постоянно напоминала, кому что делать, готовила корма для свиней и птицы. Отец занимался рынком и всеми тяжелыми мужскими делами, когда бывал дома.

– Выходит, вы были кулаки? – с вопрошающей интонацией в голосе произнёс Александр Васильевич; надо сказать, что как юрист в выражениях он не стеснялся.

Анастасия Антоновна, уловив в интонации Александра Васильевича жёлчный вопрос, не стала акцентировать внимание на нём так, как ожидал вопрошавший, но ответ последовал спокойно и незамедлительно:

– Да, по тем временам мы считались середняками, а ненавистным словом тех времён и мерок нас бы так и посчитали. Если бы мы остались на месте, то при раскулачивании, конечно, назвали бы кулаками и отправили бы на Соловки.

Через некоторое время, когда гости и хозяин начали прикладываться к кофе, хозяйка продолжила повествование с первого дня, когда начались беды в их семье, доведшие до иммиграции.

– Мать моя, Елена Давыдовна, в тот день, ближе к вечеру, начала нервничать, чаще выходить из дома и поглядывать на дорогу, ведшую с нашего хутора в город. Она ждала нашего отца, Антона Семёновича, который на двух подводах повёз продавать зерно в город вместе с братьями, которые тоже везли зерно и некоторые сельхозпродукты на продажу. Оснований для беспокойства было два: первое – то, что после продажи при нём находились деньги, по тем временам большие, он ещё кое-что должен был купить; второе – то, что уж очень большая страсть у него имелась до женского пола. Мать догадывалась, что у него в городе водится любовница, которую он непременно навещал по приезде и у которой неоднократно оставался ночевать; после каждой такой поездки приезжал пьяный, жизнерадостный и с сильным запахом женских духов. И каждый раз после таких ночёвок в городе он привозил матери духи, которые, как правило, проливались у него в кармане. Он объяснял это тем, что на фабрике плохо закупорили. Но в тот день он приехал с покупками поздно, но без духов для матери и ещё у калитки громко, чтобы слышали все, кто встречал его, объявил: в городе и стране смута, а большинство её называет революцией.

– Анастасия Антоновна, это какой период года был, весна или осень? – попросил уточнить Селищев.

– Александр Васильевич, давайте я отвечу вместо супруги, – заговорил отец, – ибо тесть мой не раз рассказывал этот момент, а прикинув время года, получалось, что это была Февральская буржуазно-демократическая революция в России семнадцатого года, которая через восемь месяцев и привела к Октябрьской социалистической революции.

А всё из-за того: самодержец наш своим манифестом отказался от престола в пользу своего младшего брата, великого князя Михаила Александровича Романова, по предложению Государственной думы. А великий князь Михаил II ответил: мол, если народ на референдуме решит мне занять престол – тогда я приму эту миссию на себя; в противном случае я отказываюсь от престолонаследия. Вот так великий князь Михаил II стал однодневным царём всея Руси.

Тогда сформировали первый состав Временного правительства, председателем которого был избран Георгий Евгеньевич Львов. В это правительство вошли двенадцать министров, в том числе и Александр Фёдорович Керенский, остальных не буду перечислять, поскольку он играл ключевую роль с марта по ноябрь 1917. Важно отметить, что в мае это правительство разогнали и создали первое коалиционное правительство, а в августе уже создали второе коалиционное правительство; как в первом, так и во втором председателем правительства избирался Керенский, и ещё было четырнадцать министров, – закончил своё пояснение Иосиф.

– Уже совсем поздней ночью пришли дядьки: Василь и Макар с жёнами, – продолжала Анастасия Антоновна. – Нас, детей, отправили в одну из комнат, чтобы мы не мешали их разговорам и не слышали секреты старших. Сидели долго, о чём-то говорили, спорили, советовались, а тема была одна: как жить дальше и что делать? Остановились на том: сидеть на месте, а там время покажет, только теперь надо копить деньги и скупать золото и всякие драгоценные камни, брильянты на случай, если придётся бежать!

Это я рассказываю со слов матери, которая рассказывала мне уже в Иране, когда я была замужем за Иосифом, а кое-чего со слов отца, когда он рассказывал таким же беженцам и бедолагам, как и он сам, добровольно создавший эту участь не только себе, но и всей семье, о своей горькой жизни.

После того вечера отец с братьями по очереди стали ездить в город узнавать новости, но хозяйство как вели, так и продолжали вести.

С города зачастил друг отца – батюшка Ферапонт, привозил новости, а от нас увозил продукты в обмен на золотишко и мелкие камешки.