Лев Липовский - Жизнь солдата

Вначале сухари всем понравились дома. Даже тетя Сарра и дядя Симон пробовали. Мы с Сашей целыми днями хрустели ими. Правда, когда попадались насквозь горелые сухарики, то приходилось долго плеваться – такой неприятный вкус был у них. Одним словом, на недостаток хлеба мы не жаловались в это время. Но через некоторое время сухари всем надоели. Всем, кроме меня. У меня, наоборот, они получили новое направление. Я набивал ими полные карманы и угощал товарищей на улице. В компании хрустеть ими было гораздо приятней и вкусней, чем дома. С сухарями я стал самым желанным гостем соседских мальчишек. Меня превратили в какого-то хлебного бога. Мне это так понравилось, что я однажды отправился в хлебопекарню второй раз за день. Мама прогнала меня, чтоб я не жадничал. Наверно, это было некрасиво с моей стороны. Мама знала, что я все сухарики раздаю соседским детям и, по-моему, была этим довольна. Но дважды в день приходить за ними запретила.

Детей мама жалела. И не только своих, но и чужих. Когда она была еще совсем молодая и работала в частной пекарне на церковной улице (ныне улица Либкнехта), за ней ухаживал взрослый парень по имени Моисей. Однажды она увидела в окно, как он шлепает по мягкому месту мальчишку за какую-то провинность. Будущая моя мама очень рассердилась на него. Открыв окно, она закричала:

– Зачем ты обижаешь маленьких детей?! Чтоб тебе не дожить собственных детей бить!

Теперь, когда она вспоминает об этом пророчестве, она тяжело вздыхает и тихо говорит:

– И зачем я тогда это крикнула?! Надо же было такому случиться: мое страшное пожелание исполнилось. Кто бы мог подумать!

И, действительно, как все получилось до удивления точно. Мать вышла замуж за этого самого Моисея. И ему так и не пришлось наказывать своих детей. После рождения дочери его призвали в царскую армию. Потом – первая империалистическая война. Домой он вернулся после февральской революции. Через год в ноябре семнадцатого года родился у них сын, а в восемнадцатом году Моисей добровольно записался в Красную армию, хотя имел право не идти на фронт. В 1921 году он вернулся с гражданской войны, а в первых числах мая 1922 года появился я, и буквально через неделю отец опять ушел, теперь уже навсегда. Он умер одиннадцатого мая 1922 года, и ему так и не пришлось принять участие в воспитании своих детей. Вот над чем и почему так часто задумывалась моя мама, когда проявляла заботу о чужих детях…

Итак, каждый день я с большим желанием бегал в хлебопекарню за сухариками, чтобы раздавать их моим друзьям. Через них я ближе познакомился с семьей Ивановых, которые жили близко от нас, посередине первомайского переулка. Только вход у них был со двора, а не с улицы, как у всех домов. Их было два брата и сестра: Ваня, Саша и сестра Катя. Катя была самая младшая. Очень красивая девушка, лет шестнадцати, но казалась еще моложе. Все мечтала стать артисткой. Вообще-то я их всегда побаивался.

Матери у них не было. Отец и старший сын всегда ходили какие-то угрюмые, мне казалось очень злые. Говорили, что после смерти матери жизнь у них пошла не в лад. Отец все чаще стал прикладываться к бутылке, а сыновья не всегда находили себе работу. Но младший из братьев, Сашка, был, наоборот, веселым, добрым и общительным парнем. И лицом он был светел и приятен. Он был похож на сестру Катю. Наверно, мама у них была красавица. Одним словом, как говорили соседи, жили они бедно и впроголодь. Однако парни были крепко сбитые, а Катя не выглядела худощавой.

Однажды, набив карманы сухарями, я выскочил на улицу и, как говорится, нос к носу столкнулся с Сашкой Ивановым. Увидев в моих руках сухарики и оттопыренные карманы, он улыбнулся и сказал:

– Дай-ка и мне попробовать твоих знаменитых сухариков.

Я с удовольствием дал ему пару сухарей. Дело в том, что у Ивановых, как и у Клетецких, была своя лодка. Сашка часто разрешал мне покататься на ней. Правда, весло он забирал домой, почему-то не доверял мне его, но я находил в нашем сарае дощечку и орудовал ею не хуже, чем веслом. Кататься на лодке было для меня большим удовольствием. Вся душа у меня пела, когда я скользил по реке на лодке. Поэтому я готов был отдать Сашке все сухари, чтобы хоть чем-то отплатить ему за то, что он разрешал мне кататься на лодке. Сухарики ему понравились.

– Знаешь что, – предложил он, – пошли к нам домой, посмотришь, как мы живем.

Я согласился, ибо ни разу не был у них. Правда бывать у них я опасался из-за пьяного отца. Но с Сашкой я не боялся. Я чувствовал его расположение ко мне. На мое счастье ни отца, ни Ивана дома не было. Как потом выяснилось, Иван помогал отцу на работе. В доме у них была довольно мрачная обстановка. Везде царил полумрак. Еще бы, у них было всего два маленьких окна. Катю я увидел только тогда, когда Сашка позвал ее есть сухари. Она лежала на печи, свернувшись калачиком. Мне показалось, что она в плохом настроении, потому что она ответила недовольным тоном, что не хочет есть. Мне было жаль, что она не сойдет к столу – хотелось посмотреть ее вблизи, а то я ее всегда видел издали и мимоходом. Я, конечно, выложил все сухарики на стол, и Сашка разделил их на всех поровну, о чем предупредил Катю. Но Катя промолчала. "Возможно, что ее кто-нибудь обидел, – подумал я, – недаром же говорят, что у нее полно кавалеров". Смотреть у них в доме было не на что. Стены пустые, бревенчатые, не заштукатуренные. Как в поговорке "сапожник ходит без сапог", так и у них получалось – у штукатура дом без штукатурки. Отец у них был каменщик и штукатур.

Я уже собирался уходить домой, когда Сашка сказал Кате:

– А с Сенькой больше не ходи, а то я ему морду набью!

На что Катя зло ответила:

– Не твое дело! Еще молод, чтобы в мои дела вмешиваться!

Она неожиданно легко поднялась и спрыгнула с печи, подошла к Сашке, зло и осуждающе посмотрела ему в глаза. Сашка отвернулся. А она, мило улыбнувшись, показав свои ровные белые маленькие зубки, села рядом с ним и стала есть сухари. По дому распространился хруст сухарей и приятный запах хлеба. Катя действительно была красивая девушка. Наверно, ни один молодой человек не смог бы пройти мимо нее, не обратив внимания на ее почти округлое лицо с румяными щечками, с маленьким ртом и носиком, с выразительными синими глазами. Будь она моей ровесницей, я бы наверняка в нее влюбился. И пусть злые языки говорят о ней, что хотят, все равно, милее ее нет на нашей улице. По мере того, как сухари таяли на столе, лицо у Кати прояснялось. Она развеселилась и даже похвалила меня:

– Молодец, что зашел к нам в гости, – сказала она, улыбаясь во весь ротик с красными губками, – вкусные сухари. Где это ты их набрал?

Я рассказал, где я их собираю.

– Знаешь что, – говорит Сашка, – давай завтра сходим в лес, ягод наберем, грибов! Только сухарей захвати!