Лев Липовский - Жизнь солдата

– Я тебя совершенно не узнала, – говорит она, – ты стал такой большой. Боже мой, – продолжает она, – я тебя оставила вот таким маленьким, – она показала это ладонью, держа ее над полом на пятьдесят сантиметров. Какой ты стал большой! Ну, как там мама? Дети? Рассказывай. Дети, – обратилась она к своим девочкам, не ожидая моего рассказа о маме, – это мой племянник из Рогачева, помните, я вам рассказывала, как я жила в Рогачеве? Вот, Левочку я тоже нянчила. Смотрите, дети, не обижайте его. А картошку ты чистить умеешь? – спросила она меня.

– Умею, – сказал я, удивляясь ее разговорчивости.

– Раечка, – обратилась она к одной из девочек, – принеси ножик для Левочки.

Рая принесла мне ножик. И мы все стали чистить картошку, бросая ее в большой чугун.

– Молодец, Левочка, – сказала тетя Сарра, увидев, как я аккуратно чищу картошку, и обратилась к девочкам, – смотрите и учитесь, хоть он – мальчик, а вы – девочки.

Девочки засмеялись. Они, наверно, были очень смешливые. А тетя Сарра не переставала говорить:

– Сейчас придет мой муж, и мы будем обедать, – сказала она, – а потом надо обязательно показать тебя моему отцу и твоему деду. Ведь он тебя еще ни разу не видел. А пока, девочки, приглашайте Левочку во двор и погуляйте там.

Девочки повели меня во двор. Двор был совершенно пустой, заросший бурьяном, и делать на нем было нечего. Тогда Рая, она была, наверно, постарше и посмелее, позвала меня в кузницу. Она оказалась совсем рядом, по другую сторону дороги. Оттуда был слышен перестук молотка. Кузница представляла собой деревянный сарай с воротами почти на всю высоту стен. Войдя в эти ворота, девочки закричали:

– Папа! К нам приехал мамин племянник! Вот он!

Их папа был большой мужчина, весь закопченный, похожий на трубочиста. Он отложил молоток, которым работал, подошел ко мне и протянул большую бугристую руку, как мужчина мужчине.

– Здравствуй, сынок! – прогудел он басом, – когда же ты приехал?

– Только что, – ответил я.

– Ну, погуляйте немного, сейчас я закончу работу, и пойдем обедать.

Он взял щипцами какую-то железную деталь и сунул ее в тлеющие угли, а мы вышли на улицу. Сразу же за кузницей, огороженной жердями, чуть-чуть раскачивалась высокая пшеница. Смотреть на эту полоску было приятно. Среди желтой пшеницы радовали глаз голубые васильки. Я еще никогда не видел, как растет пшеница, из которой мама печет в пекарне белые булки и баранки. Это, действительно, красивое зрелище. Видя, что я засмотрелся на пшеницу, девочки похвастались:

– Это наша пшеница! Каждый год папа сеет ее здесь. Он сеет для красоты. Он говорит, что когда он выходит из кузницы и смотрит на пшеницу, то просто отдыхает.

В это время из кузницы вышел их отец, закрыл ворота и позвал нас на обед. На улице он показался мне еще больше, чем в кузнице. У нас в Рогачеве таких кузнецов нет. Настоящий богатырь!

Обедали молча. После обеда, когда дядя Павел ушел в кузницу, тетя Сарра поручила Рае и Оле мыть посуду, а меня посадила на диван, села рядом и стала расспрашивать про маму, про брата, про сестер и про наших соседей. Все, что я знал, я ей, конечно, рассказал. А потом тетя Сарра сказала:

– Завтра с утра девочки отведут тебя к дедушке, а вечером заберут опять к нам.

Я согласился. Потом девочки играли своими самодельными тряпичными куклами. Тетя Сарра возилась на кухне, а я рассматривал их дом. Оказывается, этот длинный дом делится на две половины. Одна половина, где они живут, а вторая половина – сарай. Причем, вход в сарай есть и с кухни, и со двора. Вход со двора я заметил не сразу. У тети Сарры было большое хозяйство: корова, куры, утки и свинья, которая без конца хрюкала в сарае так, что и на кухне было слышно. Все окна были у них с восточной стороны, где по утрам всходит солнце. И в кухне, и в зале, и в спальне стояла старая мебель. Ее, наверно, лет сто не меняли: такая же старая как и весь дом. Наверно, здесь жили не только родители дяди Павла, но и его дедушка с бабушкой. Из дивана выглядывали наружу несколько пружин. От всей обстановки веяло глубокой стариной. Такой же старой оказалась и корова со сломанным рогом.

Дядя Павел пришел домой, когда уже начинало темнеть. Мы попили молока с черным хлебом и легли спать. Мне постелили как раз на этом старом диване. Утром я проснулся, когда солнце вовсю освещало зал. Девочки стояли напротив и улыбались. Никогда раньше я так поздно не вставал. Вошла тетя Сарра и сказала:

– Быстрей одевайся. Надо спешить к деду, а то не застанете его дома.

После завтрака, который состоял из картошки с кислым молоком, девочки повели меня к деду.

Улицы Быхова ни в какое сравнение не шли с рогачевскими: все какие-то кривые, с ветхими домами, переулки такие узкие, что и телега не проедет. Девочки вели меня по какому-то запутанному лабиринту улиц. Но они шли так уверенно, что я не сомневался в том, что дорогу к деду они знают. Наверно, много раз туда ходили. Я бы давно уже запутался. За всю дорогу я не встретил ни одного кирпичного дома. Да, Быхов – не чета Рогачеву!

Наконец, мы остановились около довольно большого дома, из которого несся стук молотка, бьющего по жести. Наверно, это – здесь. Девочки с трудом открыли калитку, за которой сразу же вниз вели ступеньки. В небольшом дворике казалось, что мы находимся в яме. Через узенькую дверь мы вошли в подвальное помещение. Маленькое окошко настолько запылилось, что свет с трудом пробивался в подвал.

Когда мы вошли, я увидел около старика с бородой не совсем старую женщину. Одна кровать, небольшой шкаф и два стула у стола – вот и вся обстановка. Удары молотка по жести здесь были слышны еще больше, чем на улице. Похоже было, что прямо под потолком работал жестянщик. Сразу с дороги девочки закричали наперебой:

– Дедушка, мы привели к тебе Левочку из Рогачева!

– Неужели? – радостным, но слабым голосом воскликнул дедушка. – Подойди ко мне, внучек, дай-ка я посмотрю на тебя у окна, – позвал он меня.

Я подошел к нему. Стук молотка о жесть прекратился, и стало приятно тихо. Дедушка положил на мои плечи свои худые руки, повернул меня к единственному окошку и стал всматриваться в меня улыбчивыми глазами. Лицо у него почти все заросло рыжевато-седой бородой и все было испещрено тонкими морщинами. На голове у него был старый потертый картуз, а лацканы пиджака были запачканы жировыми пятнами.

– Смотри, Соня, – обратился он к своей жене, – он похож на Моисея, видишь?

Но тетя Соня безучастно стояла в стороне и смотрела на меня с каким-то безразличием, совершенно не разделяя радости деда. Дедушка отвел ее в сторону и стал о чем-то шептаться с ней. До меня только долетали отдельные слова: «одолжи», "он же ребенок", "сколько ему надо". Дедушка попросил меня выйти во двор погулять. Я вышел во двор и опять очутился, как будто в яме. Вокруг дворика – сарайчики, закрытые на замки, а улица, как будто на горе. Опять застучал жестянщик. Девочки, наверно, убежали домой, и я не знал, что мне делать. Было такое ощущение, что я напрасно сюда пришел, что я здесь лишний, что никто особенно мне не рад и никто не хочет уделить мне внимания. Я бы ушел назад к тете Сарре, но я боялся, что заплутаюсь в этих кривых улицах и узеньких переулках. Теперь придется ждать до вечера, когда за мной придут девочки.