Лев Липовский - Жизнь солдата

Все окна в больнице светились, и вокруг дома было светло. В больнице врач без особых усилий вынул злополучную крупинку песка и наказал мне, чтобы я никогда и ничего не прятал в ухо. Как он догадался, что я сам спрятал эту крупинку в ухо, я до сих пор не знаю.

На обратном пути дядя Ефрем купил мне шоколадку за то, как он сказал, что я держался у врача молодцом. В то время дела у дяди Ефрема шли хорошо и, как говорила мама, жизнь ему улыбалась…

Однажды я оказался свидетелем ссоры двух нищенок, которые постоянно ходили по нашей улице. Играя во дворе, я вдруг услышал крики на улице. Обычно на нашей улице – идеальная тишина по утрам, поэтому крики в этот утренний час удивили меня. Я подбежал к забору и заглянул в глазок, образовавшийся от вылетевшего сучка. На улице друг против друга стояли две нищенки: одна – худая, другая – толстая. Между ними шла интересная перебранка.

– Ты почему раньше времени вышла? – кричит тонкая.

– А тебе какое дело?

– Но мы же договорились о времени, чтобы не мешать друг другу!

– Иди ты со своим временем, – выругалась толстая, – когда захочу, тогда и буду ходить! Тоже мне указчица нашлась!

– Не пущу! – подняла еще выше голос тонкая.

– Ты? – толстая смерила тонкую презрительным взглядом. – Да я тебя одним пальцем пополам сломаю!

– Сейчас ты у меня увидишь, кто кого сломает! – закричала тонкая и, выставив вперед руку с растопыренными пальцами, угрожающе надвинулась на толстую. У меня сердце сжалось от предчувствия взрослой драки. Но в это время к ним подошла высокая полная женщина и начала их стыдить:

– Как вам не стыдно! Из-за кусочка хлеба деретесь! Наверно, от жира беситесь! А еще больными притворяетесь!

– Не ваше дело! – огрызнулась толстая.

– А если не мое, – сказала им строго женщина, – так запомните раз и навсегда, чтобы ноги вашей у меня не было. Я всем расскажу про вашу болезнь! – добавила она и ушла от них.

– Договорилась, – сказала тонкая толстой, – бегемотиха несчастная! Последний кусок хлеба у меня отняла!

С тех пор я их на нашей улице больше не видел. Наверно, они сменили место своего нищенства.

По вечерам, когда мама бывала дома, она, управившись с домашними делами, выходила посидеть на нашем крыльце. И сразу же к ней присоединялись соседки. Начинался женский разговор, который мог длиться бесконечно. И откуда у них столько новостей? В это время я смело бегал по всей улице, гоняясь за воробьями. Когда мама сидит на крыльце, мне никто не страшен. Игра с воробьями – очень интересное занятие. Они, конечно, легко от меня улетали, но недалеко, как будто приглашали меня опять ловить их. Я, конечно, не отказывался, потому что мои перебежки доставляли мне удовольствие.

Но вдруг воробьи поднялись всей стайкой и взлетели на край крыши противоположного дома и с высоты будто посмеиваются надо мной: попробуй, мол, достать нас здесь! Тогда я собрал несколько камней и стал их бросать в воробьев. Они разлетались, а затем опять садились на то же самое место, как будто дразнили меня. Тогда я собрал побольше камней и стал бросать их быстро один за другим, думая, что у воробьев не сработает реакция.

– Перестань бросать камни на крышу! – крикнула мама. – Окно разобьешь!

– Ну что ты, мама, – крикнул я ей, – я же дальше всех бросаю камни в речку!

Но тут же был посрамлен. Неудачно брошенный камень, вместо того, чтобы полететь на крышу, угодил прямо в верхнюю часть окна. Стекло разлетелось с треском, и осколки посыпались вниз на землю. Несколько мгновений я стоял и смотрел на разбитое окно, не веря глазам своим. Но вспомнив хозяйку этого дома, со всех ног бросился бежать домой. Сидящие на крыльце женщины то ли в шутку, то ли всерьез хотели меня задержать, но не тут-то было. Я как ветер проскользнул между рук и через кухню и зал пронесся прямо в спальню под широкую мамину кровать в самый дальний угол.

Мамы я не боялся, но очень боялся хозяйки этого дома. Ее все на улице звали Аксиньей, хотя была она немолода. Про нее соседи рассказывали очень интересную историю. Молодая Аксинья была очень красивая девушка. Именно поэтому богач Михеев взял ее к себе в горничные. Но новая горничная приглянулась и его сыну Владимиру. Владимир был настолько красив, что молодая горничная не устояла перед его ухаживаниями и в результате забеременела. Чтобы избежать неприятной огласки, старый Михеев, спасая свою честь и честь молодого Михеева, выдал Аксинью замуж за своего старого садовника, Ламерсона Карла Ивановича, латыша по происхождению и агронома по образованию. Так, рождение дочери у Аксиньи приобрело естественный и законный характер.

Они стали жить в этом доме по улице Церковной. Ей поручили должность экономки и стали звать Аксиньей Викторовной. Потом она родила вторую дочь и опять пошла молва, что и эта дочь родилась не без помощи молодого Михеева. Старый Михеев скоро умер. За ним последовал и садовник. А молодой Михеев после революции удрал за границу. И Аксинья с двумя дочерьми стала жить в этом доме. Дом этот был, наверно, самый красивый в городе, хоть и деревянный. Представьте себе большой дом на высоком фундаменте с большими окнами, окантованный шалевкой и покрашенный в зеленый цвет. Второй этаж был, вроде мезонина, в два раза меньше первого, а над вторым этажом – смотровая площадка под широким грибком. Не дом, а картинка!

Ко времени, когда я веду рассказ, дочери Аксиньи – Лена и Капа – были уже большие и где-то учились или даже работали, потому что приезжали к матери только в гости, да и то ненадолго. Только при дочерях дом оживал: оттуда были слышны песни, шум и смех. А когда они поднимались на смотровую площадку, то я им страшно завидовал. Но это было редкое явление. А так, целыми годами, тетя Аксинья жила одна в этом большом доме. Одинокая жизнь тети Аксиньи сделали ее суровой и неприступной. Она ни с кем не водила дружбу, никого в дом не пускала. Только нашу соседку Сарру она выделяла из всех женщин на нашей улице и иногда бывала у нее дома. Все ее побаивались и сторонились.

Поэтому я с большой опаской входил в ее дом, когда мама посылала меня что-нибудь одолжить у нее. Переступлю порог с бьющимся сердцем, никого не видно, и вдруг она откуда-то кричит:

– От порога никуда не ходи! Что надо?

И я с дрожью в голосе отвечаю:

– Мама просила одолжить перца.

В просьбе она никогда не отказывала. Пока она ходила за перцем, я разглядывал чистенький коридор и лестницу наверх в мезонин. Как бы я хотел туда подняться и постоять на смотровой площадке. Оттуда, наверно, видно намного дальше и шире, чем с нашей горы. Я очень боялся хозяйки дома. Уж очень угрюмый и недоступный вид был у нее. Возможно, что она была недовольна своей одинокой жизнью. Вести такую жизнь очень неприятно.