Лев Липовский - Жизнь солдата

Вот оно вышло из-за леса, вроде как повисло над ним, а затем медленно поднимается выше и правее, теряя свои красные краски и обретая светло-желтый ослепительный блеск. С появлением этого яркого диска все вокруг как бы оживает: и трава, и деревья, и река. Воды Днепра, которые только что были гладки, как зеркало, вдруг вздохнут и расходятся рябью, как будто задрожат после прохладной и тихой ночи. И листочки на деревьях вдруг тоже задрожат, зашумят, просыпаясь, и следом все разом, как будто хором, зачирикают воробьи, предвещая прекрасную теплую погоду.

После просмотра такого восхода солнца у меня еще долго рябит в глазах: то появляются, то исчезают темно-зеленые или светло-синие округлые пятна. И еще долго держится это впечатление от рождения нового дня, может быть пятимиллиардного со дня появления нашей планеты.

Но на этот раз мне не пришлось любоваться восходом солнца. Пробираясь к моему НП, я увидел у самой воды на берегу Днепра несколько десятков мужчин, одетых в пальто и картузы. Некоторые из них стояли в воде прямо в ботинках. Я быстро прошмыгнул на свой НП и стал наблюдать за ними. А с горы спускались еще и еще мужчины: старые и молодые, в одиночку и группами. Я был безмерно удивлен. Никогда я не видел, чтобы в столь ранний час шли к Днепру так много мужчин. Это был случай из ряда вон выходящий. Они растянулись вдоль кромки берега метров на пятьдесят и, обернувшись лицом на восток, навстречу восходящему солнцу, забормотали какие-то молитвы и в то же время стали выворачивать свои карманы в брюках, пиджаках, пальто. Казалось, что они разыгрывают комедию для собственного удовольствия.

Когда все разошлись, я решил узнать, что это была за церемония, и за ответом направился к нашему соседу Симону Ривкину. Он все свое свободное время проводил за чтением толстых книг и мог ответить на любой вопрос. И он, действительно, объяснил мне смысл спектакля на берегу Днепра. Оказывается, что сегодня у евреев какой-то «судный» день. Такой день бывает в начале определенного месяца по лунному календарю. В этот день евреи освобождаются от всех грехов, которые накопились за прошедший год.

– А почему вы не ходили к реке? – спросил я у дяди Симона.

– У меня грехов нет, – ответил дядя Симон, смеясь.

– Получается, – сделал я заключение, – что у реки собрались одни грешники.

– Выходит так, – подтвердил дядя Симон и похвалил меня за догадливость.

И еще при одном случае я оставлял свой НП – это тогда, когда Борис Славин, наш сосед по другой стороне Днепровской горы, шел на дамбу купаться. Отец его, старый человек, имел свою кузню во дворе. Последний кустарь-одиночка среди кузнецов во всем городе. Крестьяне все реже и реже заезжали к ним в кузницу, чтобы подковать лошадь или поправить шину на колесе. Другие кузнецы работали в кузнечной артели «молот» в кузнечном переулке, там где кончается улица Бобруйская и начинается шоссе до города Бобруйска. В кузнице дяди Ешки работал его сын Борис. Отец был уже стар. Он помогал сыну и, конечно, учил. Этому Борису было уже около тридцати, а он все ходил в женихах. Отсутствие матери и постоянная бедность наложили на него свой отпечаток. Он был молчалив и угрюм, но всегда готов был помочь в любой просьбе.

Так вот, когда в кузнице делать было нечего, Борис Славин шел купаться на дамбу. И тогда я бросал свой НП и бежал вслед за ним. Если на соседнем дворе сидел сын тети Раи (той самой, которая любит ругаться на всю улицу), то я ему на ходу кричал с восторгом: "Пойдем смотреть, как Борис Славин купается!". И он охотно бежал со мной.

Сына тети Раи тоже звали Борисом. Он был единственным сыном у тети Раи. Дочерей у нее было много, а сын – один. И это было его несчастьем. Они его кормили всякими сладостями, и он рос болезненным мальчиком. Хотя он и был старше меня на четыре года, но был намного слабее меня. Вот вместе с ним мы торопились на дамбу смотреть, как Борис Славин купается.

А смотреть было на что. Конечно, мы не первый раз прибегали смотреть на Славина во время купания, но все равно каждый раз удивлялись его мощному торсу. Лицо у Бориса Славина худощавое, даже больше похожее на изможденное, но стоит ему только раздеться до пояса, как он сразу становится похожим на борца-богатыря. Настоящий геркулес. Весь он состоит из округлых мускулов. Что плечи, что грудь, что руки, что ноги – везде одни мускулы. Сразу видно, что кузнец. Видя с каким интересом мы за ним наблюдаем, он чуть-чуть улыбается и начинает играть своими мускулами. И они будто оживают, передвигаясь с места на место. Эх, как мы завидовали его силе! Но тем не менее, смотреть на него было немного жутковато.

Человек, который его не знал, даже ужаснулся бы. А нам было хоть бы что. Наверно потому, что он – наш сосед, и мы его знали с малых лет, мы знали его тихий и застенчивый характер. Борис был в буквальном смысле волосатым человеком. От шеи до пят, от плеч до кистей рук, – весь он был покрыт кудрявыми завитушками черных волос. От старших я слыхал, что если у кого богатая растительность на теле, тот счастливый человек. Поэтому я всегда завидовал всем, у кого было хоть немного волос на теле. У меня, к примеру, их совсем не было. Однако Борису Славину тоже не позавидуешь. Ему уже около тридцати, а сказать, что он счастливый человек – никто не скажет. Да что он, вся их семья пребывает в бедности. Беднее их на нашей улице, наверно, никого и нет. Даже забора вокруг двора и того нет. А в их доме всегда полумрак, стены бревенчатые, стол и скамейки грубо сколочены из досок. Заходить к ним никогда не хотелось. Разве это счастье?!

Но зато я с удовольствием посещал их кухню, помогая раздувать огонь, хотя силы на перемещение меха едва хватало. Мне нравилось, как они работают с раскаленным куском железа. Дядя Ешка – маленьким молоточком, а Борис – тяжелым молотом. Я его с трудом от земли отрывал, а Борис целый день машет им вверх-вниз, вверх-вниз и не видно было, чтобы он уставал. Отец же его с маленьким молоточком и то часто садился в сторонке отдохнуть: старик все-таки.

За мою помощь они мне никогда не отказывали в моих просьбах и раскаленным стержнем протыкали дырочки в моем деревянном оружии: винтовке, шашке, револьвере – это было необходимо, чтобы протянуть веревочки и вешать эти игрушки через плечо. Не знаю почему, но я всегда был «воинственно» настроен…

Мы бегали на дамбу смотреть не только богатырское телосложение Бориса Славина. Нам было еще интересно смотреть, как он плавает. А пловец он был больше чем искусный. Он никогда сразу не бросался в воду. Разденется и минут пять или десять сидит на берегу и остывает. Затем подойдет к воде, ступит один шаг в воду (здесь берег уходит круто в глубину) и шумно ныряет. Волны от его броска постепенно расходятся, вода опять становится гладкой и тихой, а Бориса все нет и нет. И вдруг на самой середине реки, тихо поднимаются его руки, а затем и голова. Он плывет спокойно, переваливаясь с боку на бок, не торопясь делает закидки руками, а у шеи и головы образуются высокие пенные буруны, как на носу у парохода. Доплывет до другого берега (а Днепр здесь широкий) и без остановки плывет обратно. Где-то поближе к дамбе Борис начинал показательную программу: то кувыркнется, то выбросит все тело вверх ногами и на какое-то мгновение повисает на водой, то вдруг ляжет на воду без движений – голова, руки и ноги видны над водой – и не тонет. Вода вокруг него успокаивается, и видно, как быстрое течение несет его к мосту. А через некоторое время вдруг нырнет и, не успеют круги разойтись в том месте, как у самого берега показывается его чуть-чуть улыбающееся худощавое лицо.