Ярослав Леонтьев - На внутреннем фронте Гражданской войны. Сборник документов и воспоминаний

Для нас в данном контексте ключевым является вопрос о характере акта – был ли он индивидуальным, на который исполнительница (Каплан) шла на свой страх и риск, не имея права объявлять его партийным, а себя членом партии, или он был партийным, совершаемым партийной боевой структурой или отдельными членами партии, получившими на это санкцию ЦК ПСР?

Согласно официальной версии, в зачаточном виде прозвучавшей уже в официальных заявлениях по горячим следам событий, покушение было совершено правыми эсерами, «наймитами англичан и французов» 23. Законченный вид она получила во время подготовки и проведения судебного процесса с.-р. в 1922 г. – покушение было произведено членами Центрального боевого летучего отряда ЦК ПСР под руководством Г.И. Семенова, получившего из рук ЦК ПСР именно такой официальной статус и получившего также санкции ЦК ПСР на подготовку и проведение террористических актов против Зиновьева, Володарского, В.И. Ленина и Л.Д. Троцкого.

Подводя итог, отметим, что устойчивый миф о Ф.Е.Каплан, как о крайне экзальтированной, юродивой, полусумасшедшей, не контролирующей себя особе, помимо свидетельства А.Н.Иоффе, также резко диссонирует с ее реальным поведением и накануне покушения, и во время ареста, и во время допросов. Характерно, что знавшая ее еще по каторге и затем видевшая ее в 1918 г. Ф.Н. Радзиловская на допросе 1 сентября 1918 г. свидетельствовала: «При всех встречах она производила на меня впечатление вполне уравновешенного человека» 24. Не менее характерно, что ни одна из знавших Ф.Е.Каплан каторжанок, ни даже боевиков группы Семенова не называли ее юродивой, ненормальной или истеричкой.

Впрочем, и один из лидеров ПСР А.Р. Гоц на процессе с.-р.1922 г. оспаривал утверждения Г.И.Семенова, якобы слышавшего от него подобное: «Никогда в беседе с Семеновым я не говорил ему о Фанни Каплан как об истеричке. Я никогда Фанни Каплан не знал, лично с ней не встречался и поэтому я не мог ее так квалифицировать. Все же, что я узнал впоследствии, рисует ее в моих глазах, конечно, в других чертах и облик ее для меня представляется не таким, чтобы я мог ее так назвать» 25

Вместо экзальтированности мы видим нечто совсем иное – боязнь совершить необдуманный поступок, который будет иметь роковые последствия (боязнь, толкавшая ее на поиск санкции и поддержки), максимальную аккуратность и сдержанность в показаниях, спокойную мужественность перед лицом смерти. Тот реальный образ Ф.Каплан, который вырисовывается при вдумчивом взгляде на все ее поведение, заставляет думать, что мы имеем дело не с полусумасшедшей, не контролирующей себя особой (а посему и совершившей такой «необдуманный поступок», как покушение на Ленина), а, безусловно, опытной революционеркой, старой каторжанкой, хоть и измученной каторгой и подорванным здоровьем, но сохранившей достаточно ясности ума, осторожности и выдержки, чтобы опасаться совершить роковую ошибку и вести себя на допросах спокойно и мужественно (не будем забывать, что под угрозой расстрела это непросто сделать даже здоровому человеку, не отсидевшему много лет на каторге, не терявшего зрения и т. д.).

В целом же представляется, что невозможно представлять Ф.Е. Каплан только жертвой и «козлом отпущения», случайно оказавшимся на месте покушения на Ленина, как делает ряд публицистов и историков. После проведенных исследований можно с очень большой долей уверенности говорить, с одной стороны, что Каплан совершала этот акт в форме индивидуального, а не партийного акта, а с другой стороны, что весьма вероятность, что Каплан все же стреляла в Ленина (более подробно этот сюжет освещен в отдельной статье 26. Впрочем, не исключая в принципе возможности того, что стреляла не Каплан, а некто другой (или что был еще один стрелок).

Безусловно, Ф.Е. Каплан сознательно и целенаправленно весной-летом 1918 г. искала возможность совершить на Ленина покушение, о чем свидетельствовали вполне авторитетные люди. Свою мотивацию покушения она изложила на допросах и еще более ярко высказала А.Н. Иоффе. Но как бы там ни было имя Ф.Е. Каплан навсегда (и вполне логично) будет неразрывно связано с покушением на В.И. Ленина, а отношение к самой ее трагической фигуре, возможно, подвергнется со временем такому же пересмотру, как и отношение к недавнему кумиру нашего общества, на которого она подняла руку. По крайней мере, к ним обоим не будет того однозначного отношения, как это было несколько десятилетий назад, а их образы будут продолжать очищаться от мифов.

Я. В. Леонтьев (Москва)

В составе фонда Московского революционного трибунала (ф. 4613) в Центральном госархиве Московской области находится «Дело по обвинению Иоффе Александра Наумовича в участии в Ярославском контрреволюционном мятеже», которое позволяет более подробно охарактеризовать автора столь неожиданных воспоминаний о Ф. Каплан.

В деле отложился ряд документов, отобранных у Иоффе при задержании на станции Можайск 17 августа 1918 г. Среди этих документов – «удостоверение» члена Всероссийского Комитета Спасения Родины и Революции А.Н. Иоффе на бланке Петроградского городского головы за подписью эсера Г. Шрейдера, датированное 26 октября 1917 г.; членский билет Петроградского Союза Защиты Учредительного Собрания (объединенного комитета социалистических партий и демократических организаций), и ряд других бумаг. Интересен документ с угловым штампом фракции РСДРП (объединенной) ЦИК Советов от 16 марта 1918 г. о мандатах (27 делегатов с решающим голосом) меньшевиков на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов в Москве, подписанный председателем Бюро фракции Л. Хинчуком и шестью членами Бюро, в том числе Л. Мартовым, Ник. Сухановым и Ал. Иоффе 27.

Согласно допросов в данном деле, с 1 по 10 июля 1918 г., т. е. как раз в момент начала Ярославского восстания, А.Н. Иоффе был неотлучно в Петрограде, а 10 июля выехал через Витебск в город Бешенковичи в месячный отпуск, предоставленный Петроградским комитетом РСДРП, причем из Питера он ехал вместе с некоей Софьей Гейфман. По словам Иоффе, в Бешенковичи он прибыл вечером 11 июля, и пробыл здесь до 18 июля, т. е. как раз в самый разгар ярославских событий. По мнению Иоффе, его арест в Можайске нужно рассматривать как происки его должника – заведующего финотделом ВЦИК Н.М. Никитина, которому арестант одолжил на том самом IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов сумму в 5 тысяч руб. Однако на очной ставке, которую провел В.Э. Кингиссеп, Николай Михайлович Никитин всё отрицал 28.

Закончилось для А.Н. Иоффе дело по ложному обвинению «в участии в Ярославском контрреволюционном мятеже», вполне себе благополучно, без какого-либо приговора, и в итоге он оказался на свободе. Таким образом, материалы данного дела еще раз подтверждают реальность существования автора письма о встрече с Каплан во время заключения в Кремле. Что касается Спиридоновой, то ко второй половине августа режим ее содержания под арестом в Кремле, несомненно, ослаб. К этому времени подавляющее большинство арестованных левых эсеров уже были освобождены. Еще в начале августа Спиридонова получала свидания с товарками по Нерчинской каторге – например, с А.А. Биценко, А.А. Измайлович, Н.А. Терентьевой, вела с ними оживленную переписку 29. Поэтому её вполне могла навещать и Ф. Каплан, и они могли беседовать по душам. Казнь Каплан глубоко возмутила Спиридонову. «И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан? – взывала она к В.И. Ленину. – Как это было бы не только красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время нашей всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздается только щелканье зубами, вой боли, злобы или страха и… ни одного звука, ни одного аккорда любви» 30.