Николай Гоголь - Письма 1846-1847 годов

Твой Г.

Перевороти страницу: там есть поправка одного места в четвертой тетради.

Поправки в статье: «Занимающему важное место».

В том месте, где говорится о дворянстве, сказано так: «Сословие [Звание] это в своем ядре прекрасно, несмотря на шелуху, его облекающую».

Нужно так:

«Сословие это, в своем истинно русском ядре, прекрасно, несмотря на временно наросшую чужеземную шелуху».

В середине то<���го> же места о дворянстве сказано так:

«Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинном виде».

Нужно так:

«Государь любит это сословие больше всех других, но любит в его истинно русском значении, в том прекрасном виде, в каком оно должно быть по духу самой земли нашей».

На обороте: St. Pétersbourg. Russie.

Г. ректору С. П. Б. императ<���орского> университета его превосходительству Петру Александровичу Плетневу.

В С. П. Бурге. На Васил<���ьевском> о<���строве>. В университете.

Спешу прибавить тебе несколько строк. На днях отправил к Плетневу предисловие к «М<���ертвым> д<���ушам>». Вероятно, ты его уже имеешь. Исправь, пожалуйста, слог. Я не мастер на предисловия. Для меня труден этот приличный язык, которым должен разговаривать автор с нынешней публикою, а потому угладь всякое неловкое выражение и устрой всякий неуклюжий период. Мне нужно было сказать дело весьма для меня нужное. После это почувствуешь и сам, хотя теперь и не смекнешь, почему оно мне нужно. Что книга выйдет несколько позже, это ничего; ей даже и не следует выходить раньше некоторого другого предисловия, не сделавши которого, мне нельзя и в дорогу. Дело это возложено на Плетнева. Это выбор из некоторых моих писем к друзьям, который должен выйти особой книгой. Но это пока между нами. Там, между прочим, часть моей исповеди и объяснение того, что так смущало некоторых относительно моей скрытности и прочее. Печатать я должен был в Петербурге по причинам, которые можешь смекнуть и сам, по причине близости цензурных непосредственных и высших разрешений. В это дело, кроме Плетнева и цензора, не введен никто, а поэтому и ты не сообщай о нем никому, кроме разве Языкова, который имеет один об этом сведение, и то потому, что нечто из писем, мною к нему писанных, поступило в выбор. Из этой книги ты увидишь, что жизнь моя была деятельна даже и в болезненном моем состоянии, хотя на другом поприще, которое есть, впрочем, мое законное поприще, и что велик бог в своих небесных милостях. Но обо всем этом после. Может быть, через месяц, то есть, если не в конце октября, то в начале ноября, должна выйти книга, а потому до того времени не выпускай «М<���ертвые> д<���уши>». Плетнев пришлет тебе несколько экземпляров, а в том числе и подписанный цензором на второе издание, потому что, по моему соображению, книга должна разойтиться в месяц. Это первая моя дельная книга, нужная у нас многим, а может быть, если бог будет так милостив, принесущая им действительную пользу: что изошло от души, то нельзя, чтобы не принесло пользы душе. Чрез неделю или полторы буду писать к тебе. Теперь захлопотался именно этим делом. Прощай.

Адресуй письма в Рим, на имя посольства. Во Франкфурте остаюсь только две недели и едва управлюсь с делами, которые должен кончить здесь, отправляюсь в дорогу.

И ты против меня! Не грех ли и тебе склонять меня на писание журнальных статей, — дело, за которое уже со мной поссорились некоторые приятели? Ну, что во мне толку и какое оживление «Московскому сборнику» от статьи моей? Статья всё же будет моя, а не их; стало быть, им никакой чести. Признаюсь, я не вижу никакой цели в этом сборнике. Дела мало, а педантства много. А из чего люди в нем хлопочут, никак не могу себе определить. Вышел тот же мертвый номер «Москвитянина», только немного потолще. У нас воображают, что всё дело зависит от [от того, чтобы] соединения сил и от какой-то складчины. Сложись-ка прежде сам да сделайся капитальным человеком, а без того принесешь сор в общую кучу. Нет, дело [теперь дело] нужно начинать с другого конца. Прямо с себя, а не с общего дела. Воспитай прежде себя для общего дела, чтобы уметь, точно, о нем говорить, как следу<���ет>. А они: надел кафтан да запустил бороду, да и воображают, что распространяют этим русский дух по русской земле! Они просто охаивают этим всякую вещь, о которой действительно следует поговорить и о которой становится теперь стыдно говорить, потому <���что> они обратили ее в смешную сторону. Хотел я им кое-что сказать, но знаю, что они меня не послушают, а следовало бы каждому из <���них> войти получше в собственные силы и рассмотреть, [рассмотреть, на что именно они им] к какому делу каждый создан вследствие ему данных способностей. Им, слава богу, уже по тридцати и по сорока лет; пора оглядеться. А Панову скажи так, что я весьма понял всякие ко мне заезды по части статьи отдаленными и деликатными дорогами, но не хочет ли он понюхать некоторого словца под именем: нет? Это словцо имеет запах не совсем дурной, его нужно только получше разнюхать. Эти три строки можешь даже ему показать, а прочего не показывай; их не следует обескураживать. Я их выбраню, но потом и притом таким образом, что они после брани подымут нос, а не опустят. Нельзя говорить человеку: «Делаешь не так», не показавши в то же время, как должно делать. А потому и ты также сиди до времени смирно и не шуми, и хорошенько ощупай себя и свой талант, который, видит бог, не затем тебе дан, чтобы писать посланья к Каролинам, но на дело больше крепкое и прочное. Ты прочти внимательно книгу мою, которая будет содержать выбор из разных писем. Там есть кое-что направленное к тебе, посильнее прежнего, и если бог будет так милостив, что вооружит силою мое слово и направит его как раз на то место, на которое следует ударить, то услышат от тебя другие послания, [услышат от тебя все другие стихотворения] а в них твою собственную силу со всем своеобразьем твоего таланта. Так я верю и хочу верить. Но до времени это между нами. Книгу печатает в Петербурге Плетнев, и выйдет <���она> не раньше, как через месяц после полученья тобою этого письма. [В подлиннике описка: места. ] В Москве знает только Шевырев. Но прощай. Бог да сопутствует тебе во всем! Адресуй в Рим или в poste restante, или на имя Иванова, что еще лучше. Во Франкфурте пробуду две недели. Жуковский тебе кланяется. Обнимаю тебя.

Твой Г.

На обороте: Николаю Михайловичу Языкову.

Что ж вы, друг мой, моя наидобрейшая Александра Осиповна, что вы замолкнули? Или вы находитесь не в том духе, чтобы писать ко мне, или вас озадачило длинное письмо мое? Но длинные письма своим чередом, а коротенькие своим. Хоть два словечка о состояньи своем душевном, чтобы я знал, о чем для вас помолиться! Обо мне же молитесь, да попутствует мне неотлучно бог в предстоящем мне путешествии и да держит меня неотлучно при себе, не попустив никакой мысли не от него поселиться мне в ум и душу, и да будет ко мне так же безмерно милостив, как был доселе. А я буду о вас молиться уже в святой земле, в надежде, что там будет лучше моя молитва. А вы крепитесь. Если ж вам, точно, будет невыносимо в Калуге или где-либо, то это знак, что у вас болит душа, и тогда нужно другое лекарство. Благословясь, поезжайте с богом со мной в Иерусалим, а деньги молельщикам и богомольцам всегда будут на дорогу. Отсюда отправляюсь в Италию, в этом же месяце. До декабря адресуйте письма в Рим, до февраля будущего года — в Неаполь. А первых чисел февраля я, с богом, в дорогу. Прощайте.