Дмитрий Мережковский - Письма

[…] Началась опять возня с Павлом: [2] Речь идет о драме Мережковского — «Павел I», которую автор собирался опубликовать и поставить во Франции. Гитри [3] Гитри (Guitry) Люсьен (1860–1925), французский актер и драматург. Упоминается в драме Мережковского «Гроза прошла». вытягивает его от Пикара [4] Пикар Эдмонд (1836–1924) — бельгийский писатель. и передает Бернштейну, и больно усердствует. Не знаю, придет ли это к чему-нибудь, но Блок твердо уверен, что Гитри хочет играть пьесу осенью, и что мое присутствие сейчас здесь необходимо. […]

г. Ямбург

С.-Петерб. Губерн. — Верино

Глубокоуважаемый Федор Дмитриевич,

[…] 18 сентября меня будут судить за «Павла». Я почти уверен, осудят, но. надеюсь, не сейчас посадят. Хотелось бы раньше кончить «Александра I». А на него тоже точат зубы […]

Глубокоуважаемый Федор Дмитриевич,

я написал пьесу из современной русской жизни. [6] Имеется в виду пьеса «Будет радость». Она вполне понятна, проста и, кажется, абсолютно цензурна. Мне бы хотелось познакомить с ней Вас. Н. А. Котляревского [7] Котляревский Нестор Александрович (1863–1925) — русский литературовед, академик, первый директор Пушкинского Дома (с 1910 г.). и В. А. Теляковского. [8] Теляковский Владимир Аркадьевич (1860/1861 — 1924). Управляющий Московской конторой императорских театров с 1890 г., директор императорских театров с 1901 по 1917 г. Я возвращаюсь 5 мая в Петербург (выезжаю отсюда из Парижа 3 мая). Надеюсь, что застану Вас в Петербурге? Но застану ли Н. А. и Вл. Арк.? Если пьеса понравится и будет пропущена, очень хотелось бы включить ее в репертуар будущего года. Сообщите об этом, пожалуйста, Нестору Александровичу, если он еще в Петербурге.

Что пьеса З. Н. Гиппиус? [9] Речь идет о пьесе З. Гиппиус «Зеленое кольцо». Мы об ней не имеем никаких известий.

Не знаю, хороша ли моя пьеса, но из того, что я ее написал. Вы видите, что я все-таки стараюсь и не забываю Л.—Т.—К. [10] Литературно-Театральный Комитет. До скорого свидания.

Искренне преданный Вам Д. Мережковский.

Глубокоуважаемый Владимир Аркадьевич,

должно быть, Вам не переслали моего письма из Парижа. Это тем более досадно, что я одновременно с Вами находился в Париже и мы могли бы переговорить лично.

В моем письме я сообщал Вам, что написал пьесу из современной жизни, которую хотел бы представить на Ваше рассмотрение, а также спрашивал, какова судьба «Зеленого кольца». Судьбу эту я узнал только теперь, по приезде в Петербург. Признаться, я был очень удивлен, ознакомившись с содержанием протокола. Пьеса признана М. Ком. [11] Московский Комитет. «выдающейся по таланту», «захватывающей», полной «ароматом поэзии», «подкупающей манерой письма и прелестью живого языка», словом, исключительным явлением в русской драматической литературе за последние годы и проч. и проч.(заимствую эти выражения из самого протокола) и все-таки отвергнута, как произведение «ложь на моральные законы», «безнравственное».

Обвинение в «безнравственности» очень тяжелое обвинение и будучи обращено к писателю, который признан талантливым, одаренным свыше, становится едва ли не самым тяжелым из всех обвинений. Обвинять его в безнравственности значит обвинять его в бессовестном, преступном злоупотреблении своим талантом. Для того, чтобы поддерживать такое обвинение нужны веские факты, неопровержимые доводы.

Не только ни одного драматического положения, ни одного чувства и ни одной мысли, высказываемой действующими лицами, но даже ни одного слова, ни намека, уличающего пьесу в «безнравственности» не найдено комитетом и не приведено в протоколе. Все обвинение построено на психологических догадках, интуициях, проникающие в тайные намерения автора, на подозрениях.

Вообще с подозрениями бороться трудно, а иногда невозможно, ибо они по самой природе своей неуловимы, неопределенны, уклончивы и не столько зависят от внешней объективной действительности, от очевидных фактов, подлежащих доказательству или опровержению, сколько от внутреннего психологического состояния самого подозревающего, от самовнушений, в которых возникают призраки. Тут ничего не поделаешь логикой желаний, очевидности: тут белое может казаться черным и самый невинный — преступник, ибо у страха глаза велики. Когда человек боится увидеть призрак, то и полотенце, висящее в полутемной комнате, кажется ему привидением.

Такая именно психология страха, психология подозрения, не считающаяся ни с какой логикой, господствует в протоколе М. Комитета.

Два обстоятельства возбуждают в нем страх: фантастические подозрения, подозрительность; первое то, что молодежь «Зеленого кольца» занимается среди множества других теоретических вопросов и вопросами пола. Такими же вопросами занималось пресловутое общество «Огарков». Вывод не высказывается прямо, но подозревается и влечет за собой другой более общий вывод о безнравственности всей пьесы и самого автора. Такова «логика» страха: полотенце белое и привидение тоже бело — значит полотенце есть привидение. Но стоит приглядеться и вглядеться в пугающую белизну, чтобы увидеть, что полотенце есть полотенце, а не привидение.

В самом деле, то, что «зеленая» молодежь занимается теоретическими вопросами пола нежелательно, ненормально; но нравственная ответственность за это падает не на молодежь, а на исторические, культурные, общественные условия, в которые она поставлена. Это во-первых, а во-вторых: и в теоретических занятиях вопросами пола [4 строки неразборчиво].

NB.

Вот добрая, пусть детски-беспомощная, но добрая, святая воля к чистоте, к целомудренности, к воздержанию, к высшему нравственному идеалу в области пола так же, как и во всех других областях жизни, «Зеленое кольцо» для того и возникло, во всех видах и проявлениях. В этом смысле, они диаметральная противоположность, антипод «Огарков».

— Мне 23 года. Я уже был нечистый… — говорит Борис, старший из этих молодых людей.

— «Это ничего, — отвечает 16-летний Сережа. — А если вы так влюбитесь, что захотите жениться, что ж худого?»