Ада Баскина - Скажите «чи-и-из!»: Как живут современные американцы

Проблема ее кажется мне поначалу общеизвестной до банальности: 16-летняя дочка влюбилась. У нее экзамены на носу, а она ни о чем не может думать, кроме своей любви.

– А сколько лет было вам, когда вы влюбились первый раз? – завожу я столь же банальный разговор.

– Мне было пятнадцать, – отвечает К. – Но я только ходила в кино и на танцы. А ночевать приходила домой.

Да, рановато, наверное. Но ведь половина юных американцев начинает свой сексуальный опыт в школе, – успокаиваю я. – Мальчик что, – одноклассник?

– Это не мальчик.

Ах, вот оно что.

– Да пройдет, – говорю. – В детстве всякое случается. Вырастет…

– Вырастет и останется лесбиянкой. Первый опыт, как правило, определяет сексуальную ориентацию.

– Да какой опыт у двух девочек…

– Но ее любовница вовсе не девочка. Это опытная женщина, вполне искушенная. Она была репетитором Кэт по немецкому и соблазняла ее долго и умело.

Тут К. вдруг спохватывается:

– Да, самое главное – пожалуйста, никому-никому.

– Ну что вы, – говорю я, – тайна девочки – это святое.

Она смотрит мне прямо в глаза и говорит, наконец, то, что ее по-настоящему мучает:

– Тайна – не лесбийская любовь Кэт. Тайна – мое к этому отношение. Я никому из своих университетских друзей не могу сказать, что огорчена этой связью. Меня строго осудят. Ведь гомосексуализм принято поддерживать, поощрять, но уж никак не осуждать.

Эту галерею примеров, демонстрирующих успехи гей-пропаганды, я завершу рассказом о добрых моих друзьях, Арлин и Мэле, она социолог, он радиожурналист. Мы действительно дружим, отнюдь не в американском значении слова. Мы предвкушаем каждую встречу, как гурман пиршество. Общение для нас не только обмен информацией, но и взаимное резонирование мыслей, эмоций. Однако на этот раз с резонансом что-то не ладится. Я прихожу к ним в те дни, когда вся Америка обсуждает проблему: можно ли допускать в армию людей, которые официально заявляют о своих однополых пристрастиях.

– Ты слышала, эти тупоголовые генералы требуют запретить прием гомосексуалов на военную службу, – спрашивает Мэл, едва я успеваю снять пальто.

Я хорошо знаю их семью: здесь все натуралы.

– Ужас, ужас! – говорю. – Я этого не переживу. А что, ребята, более важных проблем у вашей семьи нет?

Мэл воздевает руки, трагически восклицает:

– Боже, и эту консервативную особу мы считаем своим близким другом!

Арлин улыбается своей милой, всепонимающей улыбкой:

– Мэл, ну ты все-таки сделай скидку: она же из страны, где столько лет царили тоталитаризм и нетерпимость.

Он парирует:

– Она из страны, где гений сказал, что одна слеза ребенка важнее счастья всего человечества.

– Оставьте Достоевского в покое, – говорю. – Его геи не интересовали.

– Но он взывал к терпимости и состраданию ко всем несчастным. И если человек не может быть счастлив в традиционной любви, то почему же надо отказывать ему в любви альтернативной?

– Так кто говорит, что надо отказывать? Но зачем провозглашать эту альтернативу как норму, зачем вовлекать в нее все больше и больше людей? – горячусь я.

Арлин кладет руку мне на плечо, увещевает, как ребенка:

– Послушай, ну разве было бы плохо, если бы в нашем комьюнити в Эвенстоне (очень престижный район Чикаго) жило бы несколько семей лесбиянок и несколько – геев? Представляешь, насколько разнообразнее, богаче, полнее была бы наша жизнь.

Я спрашиваю, отдают ли мои друзья себе отчет в том, что произойдет, если каждый подросток уяснит, сколь несуществен выбор пола для его сексуальной жизни? Психологам известен, скажем, феномен подростковой дружбы. (Тут я рассказываю классический пример такой дружбы между Герценом и Огаревым и об их клятве на Воробьевых горах.) Чувства в пубертатный период резко обострены, в них много нежности, даже страсти. Но если есть табу, эмоции эти так и остаются в рамках дружбы. А если табу нет? Альтернативная любовь быстро может стать привычкой и потребностью.

– Ну и что, – спрашивают Арлин и Мэл. – Почему тебя не устраивает появление еще одной гей-семьи?

В гости к моей нью-йоркской подруге, юристу, приехали дети: дочь с мужем. В гостиную, где сидим мы, старшие, время от времени доносятся голоса из кухни: там молодые делают какие-то подсчеты, заносят цифры в записную книжечку.

– А еще памперсы, витаминные смеси, – слышу я голос дочери.

– Опять считают, все пытаются определить, во сколько им станет первенец, – объясняет мне мать. – Думают, что все можно учесть до цента. Каждую игрушку, каждую одежку. Смешные.

Дочка слышит эту реплику матери и кричит из кухни:

– Мама, да мы же главные расходы давно уже посчитали – ты-то это хорошо знаешь.

Да, мать, конечно, это знает слишком хорошо. Потому что приехали они одолжить у нее денег на квартиру.

Мать, кстати, живет в большой трехкомнатной (а по-нашему – пятикомнатной) квартире одна. А дети снимают другую, однокомнатную: молодоженам вместе с родителями жить не принято. Но теперь, если появится ребенок, им надо переезжать в более просторное, то есть более дорогое помещение. Раз все равно раскошеливаться, то лучше уж квартиру купить. Денег на первый взнос у них нет. Часть они взяли в кредит в банке, а за другой частью приехали к матери – тоже взять в долг, но с процентом, немного меньшим банковского. Ситуация эта очень типична. Прежде чем решиться на ребенка, все равно какого по счету, родители тщательно высчитывают все расходы.

Не знаю, сколько незапланированных детей рождается в Америке. По крайней мере, в знакомых мне семьях – а это, повторюсь, семьи образованных американцев со средним и немного выше среднего достатком – таких «случайных» ребятишек мне видеть не довелось. Впрочем, мое впечатление никакой научной ценности не имеет. Поэтому снова обращусь к Максу Лернеру: «Большинство американских детей, особенно среднего класса, рождается только после того, как родители тщательно взвесили, могут ли они себе позволить иметь детей – как с точки зрения первоначальных затрат, так и с точки зрения их будущего содержания: хорошее образование, проживание в пристойном окружении, общение с подходящими людьми…»

У моих друзей в городе Уитон (штат Иллинойс) Гвен и Чета Хенри четверо детей. Оба они люди очень занятые, Чет – бизнесом, а Гвен – работой на государственной службе. Много лет она была мэром города.

– Как это вы, оба такие занятые, отважились на столько детей? – изумляюсь я.

– Мы рассчитали, что можем себе позволить четверых – столько и произвели на свет. Было бы денег больше, родили бы еще.

Впрочем, Гвен и Чету уже за пятьдесят. В семьях их родителей было у одного пятеро, у другой девять детей, то есть психологически они были подготовлены к многодетности. У современных молодых супругов уже другая установка: на одного-двух.