Ада Баскина - Скажите «чи-и-из!»: Как живут современные американцы

Ничего нового в этой реминисценции, конечно, нет: о деловитости американцев мы, в России, знаем давно. И, по моим личным наблюдениям, немножко даже эту деловитость преувеличиваем. Новое в другом.

Последнее двадцатилетие в России все больше учатся вести бизнес так, как это принято на Западе, в том числе и в Америке. Учатся ценить время. Учатся не тратить лишних слов, а больше оперировать цифрами, расчетами, строгой информацией. Деловитость, рационализм, прагматизм – все это, конечно, чрезвычайно ценно и полезно в деловых контактах. Плохо только, когда этот стиль потихоньку переползает и на неделовые, приятельские отношения. Все чаще я слышу, что гости собираются не только для того, чтобы порадоваться бескорыстному общению, но и «переговорить с нужным человеком», «обсудить проект». Что, конечно, тоже нужно, но жаль, если это вытеснит такую нашу, такую российскую манеру вести беседу с единственной целью – духовного и душевного взаимообмена.

В солидном чикагском университете случилось ЧП. Были отчислены сразу пятеро студентов – за пользование шпаргалками на письменном экзамене. Двое за то, что их написали, трое – за то, что ими пользовались. Все пятеро – иммигранты из России. В приказе ректора это преступление квалифицировалось как «недопустимый обман, жульничество, несовместимое с моралью университета». Сами же бедолаги-студенты объясняли свое поведение «особым менталитетом русских».

Я узнала об этом потому, что вскоре после события выступала в этом университете с лекцией «Америка и Россия: разница двух культур. Менталитет и традиции». Лекция была только для преподавателей, они-то и рассказали мне о происшествии и попросили объяснить: в чем именно состоит особая ментальность русских, которая позволила им пойти на этот обман. Я тогда, честно говоря, растерялась:

– Обман, он и есть обман, в любой стране, – сказала я. – Не вижу тут никакой особой ментальности.

Но вот я листаю оглавление книги Йела Ричмонда и вижу название главы: Vranyo, the Russian Fib . В ней говорится, что русское слово «вранье» не имеет в словаре ни одного правильного эквивалента, оно непереводимо, ибо это нечто среднее между правдой и ложью, но ближе всего по значению к английскому fib , то есть «привирать, сочинять, выдумывать». Автор приводит множество примеров, когда он сталкивался с таким полуобманом в России. Гид, приукрашивающий историю и современность. Руководители, скрывшие катастрофу вблизи арктического поселка Осинск: нефть вырвалась из скважины и стала заливать тундру, но мир узнал об этом от «Би-би-си». Чернобыль… Да что говорить, пожалуй, и согласишься, что «вранье – своего рода искусство, к которому так привыкли в России». Однако, добавляет Йел, «эта привычка чужда американцам, удивляет их и раздражает. Американцам свойственна правдивость. Некоторые мои соотечественники, кстати, ошибочно принимают ее за наивность или простодушие. Но это просто привычка говорить все как есть».

Я вхожу в приемную и спрашиваю секретаря, здесь ли начальник. Она показывает на дверь: открыта – значит, хозяин там. Первое время эти открытые двери меня сильно смущали. У меня, предположим, конфиденциальный разговор. Я, входя, прикрываю за собой дверь. Но хозяин кабинета вскакивает и идет ее открывать, объясняя на ходу про transparency . Это одно их тех ключевых слов, которые определяют образ мыслей и поведения американцев. Переводится оно как «прозрачность», а означает, что все должно быть открыто, гласно, без секретов.

Человек, утаивший в налоговой декларации часть доходов, не только нарушает законы государства. Он нарушает законы морали общества. И очень скоро начинает чувствовать отношение к себе этого общества, где ложь – большой грех. Рассылая в поисках работы резюме – информацию о своей деловой биографии, автор не заботится о том, чтобы на ней стояли штампы, подписи. Все написанное принимается на веру. Еще важнее, чем резюме, – имя какого-то авторитетного человека, на которого вы можете сослаться. Часто этот человек сам предлагает вам: «Упомяните мое имя в вашем разговоре. Скажите, что это я дал телефон». И никаких рекомендательных писем, звонков. Просто – имя, произнесенное вслух, без всяких подтверждений. Однако при такой, казалось бы, бесконтрольности не дай вам бог что-то в этой информации о себе приврать. Это очень сильно осложнит вашу карьеру, испортит репутацию.

Хорошая репутация – самое дорогое, что есть у делового человека, без нее он не сможет делать успешный бизнес. Многие крупные сделки совершаются устно: обе стороны берут на себя обязательства, от которых невозможно отказаться, даже если официальный договор еще не подписан. Если же кто-то нарушит эту этическую норму взаимного доверия, слух об этом тут же разнесется по бизнес-сообществу и с нарушителем вряд ли кто захочет иметь дело.

Transparency касается также и личной жизни человека. Меня это иногда ставило в тупик. Помню, как 40-летний школьный учитель Макс, недавно женившийся на русской девушке, сказал за домашним столом, где сидели люди, почти ему не знакомые:

– Завтра еду на операцию, развязывать трубы. В предыдущем браке я их завязал, а теперь Таня хочет родить ребенка.

Русская жена дернула его за рукав и покраснела. Макс посмотрел на нее с удивлением:

– Что-то не так?

Так же свободно, не стесняясь, рассказывают о своих болезнях, о предстоящих операциях. Очаровательная девушка в незнакомой компании безо всякого смущения мимоходом замечает: «Когда я лечилась в Обществе анонимных алкоголиков…» Такая правдивость отсекает всякую возможность предполагать, что от тебя что-то скрывают. Она сильно облегчает отношения.

Однако, как мы знаем, у каждого достоинства есть продолжение в виде недостатка. У transparency такое продолжение – доносительство. Я могла бы привести множество примеров доносов. Доносят: ученик на ученика, водитель на другого водителя, сосед на соседа, студент на преподавателя…

На моей лекции девочка поднимает руку:

– Мне звонила Морин, просила сказать, что она сегодня не придет, у нее заболела мама, – она делает небольшую паузу. Потом продолжает. – Но я встретила ее маму на улице, она шла на работу.

Я смотрю на лица остальной группы – никакого осуждения.

Профессор Борис Покровский, русский иммигрант, считался лучшим преподавателем на кафедре славянских литератур. И очень строгим. Памятуя закалку Московского университета, где он работал до эмиграции, он выставлял отметки строго за знания, не делая исключений. Это, разумеется, нравилось не всем студентам. И вот на него поступил донос. Потом еще один. Потом третий. Кончилось тем, что с ним не перезаключили очередной контракт.