Олег Юлис - Прозрачные звёзды. Абсурдные диалоги

Не частый случай, когда жалею, что не я написал чьи-то слова. Хотя недавно я перечитывал и Блока, и Цветаеву, но почувствовал это сожаление, прочитав в книге Олега Юлиса такие слова: «Блок искусно построен на банальностях, на устоявшемся слове, пропускающем насквозь смысл и звук к чистому переживанию. Только через банальное молчащее слово возникает зыбкое, бесконечная цепь связей. Без всякой учености они загадочно вместительны. Возможно больше и нельзя сказать о душе».

И я пользуюсь возможностью снять перед ним шляпу.

Лев Аннинский

Жизнь — это сумасшедший дом. И минуя «шестую» чеховскую, мы переходим в палату, которая Чехову и не снилась. Паркетины только притворяются одинаковыми, и когда каждая сколько-нибудь приподнимается, то открываются жалкие сокровища, которые не примут ни в одном порядочном ломбарде. Но нам они интересны, мы стремимся дальше и снова натыкаемся на нарисованные двери. Зайцев позволил себе сказать о Набокове: «На меня его облик наводят метафизическую грусть. Больших размеров бесплодная смоковница». И с тай же печалью я позволяю Олегу Юлису показать мне этот бред, именуемый миром, сквозь набоковские очки и через нарисованные двери. А посему надеюсь, что и любезный читатель, вслушиваясь в причудившийся скрип этих дверей, отыщет в нем свой сокровенный, дорогой сердцу звук. В облегчение трудного поиска предлагаю Вам сказать: «Сезам!», дабы погрузиться в музыку книги.

Олег Михайлов

— Виталий, Вы могли бы завтра бросить пить, если бы точно знали, что за Ваш подвиг Бог устроит так, что завтра же прекратится война в Чечне и заодно сменится президент?

— Не годится. Я и так за мир. А что касается президента, не знаю, кто бы мог быть у нас президентом. Нет такого лидера сейчас.

— А что Вы ждете от хорошего президента?

— Меня зовут Виталий Никитич. Вас как зовут?

— Олег Ильич.

— А вот Вы сами что ждете от президента?

— Я хочу, чтобы он помог абсолютно всем. Например, пусть устроит так, чтобы Вам не надо было несколько дворов обходить, когда необходимо опохмелиться…

— Я тоже за такого. А как Вы думаете насчет Горбачева?

— Ну, этот уже показал себя.

— Точно. Он с пьянством боролся. Вот послушай: «В шесть часов поет петух, в восемь — Пугачева. Магазин закрыт до двух, ключ — у Горбачева».

— Скажите, а Вам не страшнее трудностей пьянства, что Вы недолюбили многих женщин, а вернуть уже ничего нельзя…

— Да нет, я смотрю «Плейбой» по пятницам. Страшно только, если Вы меня завтра по телевизору покажете…

— А спать Вам не жалко ложиться?

— Так по-другому как? Поддал — и пошел спать, как же иначе? Выпил — поспал, еще выпил — опять поспал.

— Но сон — ведь это смерть?

— Как смерть? Я ложусь спать, а не помирать.

— Скажите, отчего Вы не хотите, чтобы Вас показали по телевизору? Ведь писали бы письма, присылали бы деньги на лечение… Вы хотели бы, чтобы Вам присылали переводы?

— Конечно, и чем больше, тем лучше. Мне не надо было бы занимать ходить деньги по соседям.

— Вы не хотите умереть должником?

— Нет. Я живу одним днем и в планах у меня этого нет.

— Что Вы помните о своей жизни, кроме того, что выпивали?

— Честно сказать?

— Если не трудно.

— Вот, слушай. Я не пил. Мне было 25 лет, поругался с женой — и запил. Устроился на работу, прихожу вечером домой, она мне говорит: «Ты чего пьяный?» Я дыхнул на нее, она: «Надо же, трезвый». Тут я ей по роже!

— Вы не можете забыть обиды, которые Вам люди в жизни нанесли?

— Нет, не могу. Все помню.

— А если бы забыли, пить перестали бы?

— Да.

— И что делали бы?

— Хозяйством бы занимался — поить, кормить скотину надо, навоз возить.

— А что самое интересное в жизни?

— Я прирожденный шофер. Но под этим делом все время — никогда не просыхаю — и не вожу. А перестал бы пить — может, и за баранку бы сел.

— Может, Вы за этим и родились — за скотиной ухаживать, машину водить?

— Вас как зовут?

— Олег Ильич.

— Вот Вы вопросы странные задаете. Я не задумывался, зачем родился.

— Виталий, Вы замечали, что детям все интересно, они от любого пустяка радость испытывают. А Вам бывает интереснее жить, когда напьетесь?

— Нет, сразу спать ложусь.

— Но когда Вы не спите, а люди Вас обижают, Вам жить скучно?

— Никто меня не обижает. Пусть только попробуют! Жить мне не скучно.

— Виталий, Вы меня простите, но какой Вы: необразованный или тупой?

— Все вместе.

— И Вам не жалко своей жизни, — что она, как собаке под хвост?

— Нет, я жил, как хотел.

— Вот я понял, наконец, почему Вы не хотите умирать…

— Ты меня уже не первый раз об этом спрашиваешь. Нет, я еще не всю самогонку выпил в деревне.

— У каждого человека есть своя тайна. А у тебя?

— Нет, у меня все открыто.

— Скажи, может ты сумасшедший, если живешь открыто?

— Почему я сумасшедший? Тогда вся наша деревня сумасшедшая. Все и пьют, и живут открыто.

— Значит, вся деревня… Лев Толстой говорил, что вообще все люди сумасшедшие. А я такими вижу одних коммунистов… Скажи, пожалуйста, если тебе двести тысяч в месяц будут платить, пойдешь в коммунистическую партию?

— За двести лимонов — да.

— У тебя, наверное, все болит — руки, ноги, желудок, сердце?

— Да, стоит неделю не попить — все не в порядке.

— Есть у тебя враг в деревне, которого ненавидишь всем сердцем?

— Нет, такого нету.

— А жену?

— Ее иногда ненавижу, когда шипит, как кобра. Тогда одеваюсь и ухожу.

— Вот смотри, я перевожу на тебя пленку, а она пятьдесят тысяч стоит. Тебе не стыдно — ты пьяный сидишь, глупости говоришь?

— Если по телевизору покажут, тогда стыдно будет. Но если будут переводы присылать, тогда все равно хвотографируй, я тебе половину отдам. Да не забудь номер моего счета указать. Подольский район, деревня Лучинское, Виталию Никитичу.

— Простите, я умышленно долго возился с камерой, чтобы Вы успели прочесть мое интервью с Виктюком. Успели?