Федор Раззаков - Гибель советского кино. Интриги и споры. 1918-1972

Зал затих в недоумении. Какая-то заминка случилась с очередным выступающим, и председательствующий объявил перерыв. Как-то само собой получилось, что группа молодых кинематографистов – Чухрай, Алов, Наумов, кажется, Хуциев, Д. Храбровицкий, остальных, к сожалению, не помню, но всего нас было шестнадцать человек, решили выступить против этого призыва и даже, в свою очередь, осудить авторов этого заявления. Пошли в комнату, где собрался президиум, и потребовали немедленно дать слово Грише Чухраю. Нас спросили – зачем? Объяснили.

Это произвело эффект разорвавшейся бомбы. Боже, что тут началось! Пырьев, как всегда, начал ерничать и кричать. С. Юткевич старался интеллигентно объяснить, в чем мы не правы. Калатозов таинственно молчал. С. Герасимов тоже помалкивал и, как мне кажется, решал для себя мучительный вопрос: с кем он, мастер культуры?

Как всегда патетически, страдая и лицом и голосом, задыхаясь, что-то говорил М. Донской – но что-то очень ортодоксальное.

Я не помню в подробностях, кто и что говорил из нас, молодых. Но главная мысль была такая – после двадцатого съезда методы коллективных проработок и осуждений неприемлемы. Каждый выступающий мог сказать, что он думает о положении в кинематографе. Если этого не будет, то не будет и никаких сдвигов в кинематографе.

Я долго не мог понять, почему наше руководство так испугано? Потом догадался, что выступление М. Трояновского было инспирировано работником Отдела культуры ЦК Д. Поликарповым. Он сидел бледный как мел (впрочем, не знаю, может, он и всегда был бледен, так близко я видел его впервые) и тоже долго молчал. Потом потребовал принести стенограмму выступления М. Ромма. Стали читать стенограмму и выискивать в ней крамолу, ему не понравилось сравнение с собаками. Мы не сочли это крамолой. Тогда Поликарпов тихим голосом стал объяснять, что стенограмма, к сожалению, не передает интонации. Одни слова, но ведь их можно сказать с такой интонацией, что... Тут уж я не выдержал и, не очень вежливо перебив его, сказал, что Михаил Ильич в своей интонации. Он всегда так говорит – что же мы должны осуждать его за личностные качества?

Отпал вопрос и об интонации. А меж тем перерыв затягивался – прошло уже не менее часа. Пленум ждал. В конце концов договорились о том, чтобы спустить все на тормозах. Пырьев в заключительном слове может высказать свое отношение к выступлению Ромма, но никаких обращений к пленуму – осуждать ни М. Ромма, ни М. Трояновского – не будет.

Компромисс? Да, но в нашу пользу.

Мы чувствовали себя героями – мы защитили М. Ромма! Помню чье-то восторженное восклицание:

– А говорят, что союза нет. Есть союз!..».

Между тем в своих выводах Ромм был прав, но только отчасти. Держиморд в руководстве советским искусством и в самом деле хватало. Исповедуя в своей работе единственный принцип «не пущать», поскольку с ним было легче руководить искусством, эти люди боялись любого новаторства, порой находя крамолу там, где ее никогда не существовало. Однако утверждение, что советским искусством руководили сплошные держиморды (а именно такая точка зрения начала преобладать тогда в творческих кругах), было явным преувеличением. Если бы это было так, то никогда бы советское кино не достигло тех высот, которые оно покорило в годы «оттепели», когда свет увидели десятки картин, вошедших в сокровищницу отечественного кинематографа.

Выступление Михаила Ромма вызвало крайне болезненную реакцию на самом верху. В итоге руководство СРК вынуждено было отправлять в ЦК КПСС объяснительную записку, где сообщалось, что «Ромм признал, что выступил непродуманно». Однако осадок все равно остался и доверия верхов к кинематографистам этот инцидент, конечно же, не прибавил. Хотя на судьбе Ромма он нисколько не сказался: он продолжал преподавать во ВГИКе и на том же пленуме был избран заместителем Пырьева (вместе с Сергеем Герасимовым и Евгением Габриловичем).

Тем временем в конце 1960 годапроизошли перемены в Министерстве культуры. Вместо Николая Михайлова у руля этого влиятельного учреждения впервые в советской истории встала женщина – Екатерина Фурцева. Причем произошло это при весьма драматических обстоятельствах.

Долгие годы Фурцевой покровительствовал Никита Хрущев. Именно он в 1954 годурекомендовал Фурцеву на пост 1-го секретаря московского горкома партии, а два года спустя сделал ее секретарем ЦК КПСС. Фурцева ему этого не забыла, и в июле 1957 года, когда карьера Хрущева грозила рассыпаться в прах – так называемая «антипартийная группа Молотова – Кагановича» собиралась снять его с поста Первого секретаря партии и отправить руководить сельским хозяйством, – именно Фурцева спасла Никиту Сергеевича. Она лично обзвонила всех членов ЦК КПСС, проживающих в Москве, и подняла их на защиту Хрущева. В результате тот остался во главе партии, а заговорщики были сняты со своих высоких постов.

Пройдет всего три года, и Хрущев ответит Фурцевой черной неблагодарностью. В мае 1960 годаон снял Фурцеву с поста секретаря ЦК после того, как ему доложили, что она позволила себе построить роскошную дачу в Подмосковье. Снятие выглядело унизительно. Фурцева в своем кабинете вела очередное совещание, когда в разгар его в кабинет вошел мужчина и без всяких слов обрезал провода правительственных телефонов. Этого унижения Фурцева, которая хорошо помнила, как еще недавно она спасла Хрущева, пережить не смогла. Она приехала на свою дачу в Барвихе и вскрыла себе вены. Но рядом оказалась домработница, которая заподозрила неладное и вызвала врачей. Фурцеву спасли.

Судя по всему, ни Хрущев, ни другие руководители страны не ожидали такого поступка от Фурцевой. Они-то думали, что она твердокаменный коммунист с железным характером, а она оказалась всего лишь обыкновенной слабой женщиной. Это открытие потрясло их и... разжалобило. В день 50-летия Фурцевой ( 7 декабря) Хрущев в компании Брежнева и Микояна лично приехал к ней на дачу, чтобы поздравить ее с юбилеем. Имениннице было вручено множество подарков, но самыми дорогими были два: орден Ленина и новость о том, что ее мужа – высокопоставленного работника МИДа Фирюбина – ввели в состав кандидатов в члены ЦК КПСС. Кроме этого, незадолго до юбилея Фурцеву оставили при делах, назначив министром культуры СССР. И хотя после секретарского поста в ЦК новая должность была явным понижением, но Фурцева была благодарна: без любимой работы она бы однозначно долго не прожила.

На посту министра культуры Фурцева проработала почти 14 лет и в целом зарекомендовала себя хорошо. Даже несмотря на то что в ее работе случались ошибки и даже откровенные несправедливости по отношению к некоторым представителям творческой интеллигенции, Фурцева принесла много пользы советской культуре. В том числе и в области кинематографии. Например, Международный кинофестиваль в Москве. Он хотя и начал проводиться за год до прихода Фурцевой в Минкульт – с 1959 года, однако именно при ней расцвел и превратился в один из престижнейших кинофорумов в мире.