Дарья Усвятова - Справный Дом

На следующий день начались раскопки. Я, зная во всех подробностях «тайны» кургана, сразу стала негласным руководителем экспедиции. Это не слишком понравилось ученым из Академии Наук, и через три дня меня вежливо поблагодарили и сказали, что я могу быть свободна, а если понадоблюсь, за мной пришлют. Свободные дни, разумеется, будут тоже оформлены как командировка, так что формальности меня волновать не должны. Это практически отстранение от раскопочных работ меня так обрадовало, что я не только не обиделась на «академиков», но была им до ужаса благодарна: еще бы! Десять дней на Калитвинском хуторе — какой подарок мог обрадовать меня больше?

В ближайшее воскресенье Калитвины всей семьей отправились в станичную церковь, я — свободный ныне человек — с ними. Отстояв воскресную обедню, мы пешком вернулись на хутор, а Федор на «Газели» привез станичного батюшку отца Серафима — невысокого худощавого старика с совершенно белой окладистой бородой и лучистыми детскими глазами. Алексей Петрович и Домна Федоровна внесли в новый дом две старинных иконы: Спаса и Богородицу, установили их на Стодарник. Отец Серафим начал служить молебен, освящающий дом. Образ Спаса стоял без оклада, в простой латунной рамке, сделанной, по всей видимости, совсем недавно. Но сам образ был действительно очень старым: лик Спасителя писан в ранней, еще византийской, манере, краски потемнели, так что лик едва различался; только черные зрачки светились глухим, древним, почти языческим светом. Образ Богородицы, напротив, был красочен, ясен и наряден. Никогда прежде я не видала этого образа: Божья матерь была изображена на светящемся изнутри лазурном поле, в окружении золотых звезд. Под образом помещен серебряный полумесяц, и над ним Пречистая Дева смотрелась, словно юная девушка у окошка… Персиково-розовые, словно сотканные из света, руки, сложены на груди, голова наклонена чуть вправо, взгляд опущен вниз, нежное девичье лицо тихо улыбается какой-то своей неведомой тайне. Этот образ поразил меня как чистотой и яркостью красок с преобладанием золотого и лазурного, так и тем, что Богородица была на нем без Христа-младенца.

Вечером я вернулась в дом, чтобы получше разглядеть удивительный образ. Лик Божьей Матери снова поразил меня, но в этот раз показалось, что улыбается она, скорее, сочувственно, и сочувствие ее адресовано именно мне. Чем больше я вглядывалась в образ, тем больше убеждалась, что икона эта — живая. Хотя очи Богородицы были прикрыты веками, внутренний взор ее, без всяких сомнений, был направлен прямо в мое сердце. На глаза у меня навернулись слезы…

— Божья Матерь Остробрамская. — раздался негромкий голос у меня за спиной.

— Никогда не видела такого, — я повернулась к Алексею Петровичу.

— Да, то образ редкий. Не всяк ее знает, а икона эта душевная. Прямо в душу смотрит человеку Матерь Милосердная. С какой болью или радостью к ней подойдешь — она поймет, и примет, и утешит.

— Странно, что она без младенца-Христа на руках.

— Это оттого, доня, что тут Мария — девушка еще. Вишь, личико юное, детское почти? Она только предчувствует радость свою божественную, ожидает свершение великое. В иконе этой велик задел на будущее, для всякого начала она плодотворную силу имеет. В ней — бесконечная даль жизненная… Молодоженам как раз на счастье. А как родит жена Федорова, так третий образ тут поставим — тоже Богородицу, только уж с дитем. И будет у них в дому и вечный задел, и доброе свершение.

За обедом я почти ничего не ела, к ужину аппетит тоже не появился. Знахарка как будто ничего не заметила, но перед сном зашла ко мне и спросила, что со мной происходит. Я поведала ей причину моей грусти.

— Ох, доня, — бережно протянула она, — сама не знаешь ты, об чем томишься. Коль нужда стала в хорошем да ладном доме, так и даст тебе Спас, ты только работай…

— Милая Домна Федоровна! — заботливость моей доброй хозяйки растрогала меня до слез. — Работай не работай, а мы с Вовкой — сами знаете — не бизнесмены. Я копейки получаю в своем Институте, хорошо у Володи гранты есть, да поездки заграничные. Нам-то хватает, но чтоб квартиру купить, мечтать не приходится.

— Дашунь, — Домна Федоровна поглядела на меня ласково-хитро. — А ну как из вашей квартиры сделать уютное гнездышко?

— Ох, тетя Домна! — в сердцах воскликнула я. — Вы же видели: нам уют устраивать не из чего… Книги, книги… Тогда мы с Вами переставили мебель — дышать стало легче, но проблема-то не решена. Уюта нет, домашности. Жила нету…

— Ну, про жило ты кое-что уже знаешь, — вкрадчиво промолвила знахарка. — Вот и попробовала бы сначала знания эти применить, а потом канючить.

— Я попробую, конечно, честно попробую! Но книги — не выбросишь, площадь — не раздвинешь. Это будет освященное пространство, но такое же тесное. А мне простора для жизни хочется, чтобы дом домом был…

— А кто дом — домом сделает, как не ты?

— В таком маленьком пространстве?

— Так, донюшка, — в голосе знахарки послышались грозные нотки. — Чую я, не восприняла ты ни Алексееву, ни Андрееву науку.

Я с испугом посмотрела на нее.

— Сама-то ты — что сделала, чтобы дом свой заполучить? Работала допоздна да в поездках пропадала?

— Ну так и Володя допоздна и в поездках… — пролепетала я.

— Так то — мужик! Мужик — на то и мужик, чтоб в походе быть. А женщина — она в дому только и женщина. Тобой дом держаться должен! У нас, казаков, говорят — казак да конь — в походе, баба да кошка — в хате. Вот это правильно, это ладно!

— Но у меня наука… карьера… — пыталась оправдаться я.

— Доня, скажи честно: наука твоя тебе нравится?

— Нравится, конечно! — тут я была искренна.

— Ну хорошо. А вот скажи мне еще — такой ли ты в ней специалист, чтобы без тебя наука та обойтись не могла? Что-то не шибко ты расстроилась, когда тебя с кургана погнали.

Я залилась румянцем.

— Я не расстроилась, потому что вы здесь…

— Так я тебе скажу: не будь меня, ты бы и то не расстроилась. А все потому, что наука твоя тебя радовать перестала. Другое тебе нужно, донюшка, другое.

— Какое?

— Женское. Вот скажи мне, — проникновенно сказала она. — Вы с Владимиром о дитёнке-то не задумывались? Тебе сколько, тридцать один? А ему?

— Тридцать шесть. Задумывались…

— И что?

— Ну так, опять же — куда его рожать-то… Самим жить негде.

— Вот так вот, — зрачки ее глаз странно зазолотились. — Негде! И будет негде, — резко сказала она, — если ты не вспомнишь женское свое предназначение!

— Я хочу вспомнить… только… с чего начать, тетя Домна?

— С любви, доня, — смягчилась она. — Все в мире этом начинается с любви. Вот и начинай потихоньку любить.

— Володю? — удивилась я. — Да я и так люблю его…