Тадеуш Голуй - Личность

А что он может предложить ей взамен? Участие в страшной игре? Этого он не хочет, не хочет подвергать ее никакому риску, хотя бы потому, что она без конца повторяет, что боится за него, за его жизнь, что он мог бы «выйти из игры», что он свое сделал и теперь должен жить, как живут нормальные люди. Он обещал ей, что после свадьбы они поедут ненадолго в горы, но «Штерну» об этом пока не говорил, стыдился, боялся насмешек. Однако надо будет сказать, нельзя же самовольно бросить все, он им нужен, нужен здесь. Генералы, маршалы. А не играет ли «Штерн» той же роли по отношению к своей небольшой партийной армии?

Девушка чувствует его состояние, становится на колени, сбрасывает с себя шубку, бросает ее на пол. Глаза у нее широко открыты, как всегда, когда появляется желание. Движения становятся резкими, быстрыми, но она не раздевается, лишь привлекает его к себе, прижимается и жадно целует, а когда он кладет руку на ее белые шерстяные чулки, мягко отстраняется.

— Нет, — говорит она, — нет, любимый, я была у гинеколога. Я тебе не сказала? Все в порядке, все хорошо. Молчи, ничего не говори, прошу тебя, не надо.

Она сильная. Когда она идет по содрогающемуся от звуков органа костелу, в сером костюме, в шляпке с вуалью, «Лех» чувствует ее сильную руку. Он взволнован и смущен, видит расплывчатые овалы человеческих лиц, слышит сквозь музыку поздравления, кто-то пожимает руку, кто-то целует в щеку. И вдруг, выйдя на парапет костела, его оглушает немецкая речь, крики. «Лех» поднимает руки, он скорее удивлен и поражен, чем напуган, все поднимают руки, жена тоже, при этом шляпка с вуалью падает у нее с головы. Эсэсовцы подбегают, окружают костел, вталкивают людей в автомашины, все это длится секунды, считанные секунды. Он опомнился только в одиночной камере, на втором этаже, в уже знакомом ему здании. Шок прошел, теперь есть время спокойно все обдумать, разобраться в ситуации. Первый вопрос: эта облава для того, чтобы арестовать именно его? Нет, его могли взять на квартире или в магазине. Арестовать «легальных» особого труда не представляет, значит, охотились за кем-то из нелегальных, считая, что он может появиться в костеле. Второй вопрос: откуда они могли знать, кто будет в костеле? Третий вопрос: где «Штерн»? Его не было ни в костеле, ни возле него, это точно, а он был одним из тех, за кем могли охотиться. Кто же был из руководства? «Лех» заметил только Зембу, значит, охотились, видимо, за Зембой или «Штерном». Кому он проговорился, что обещал быть в костеле? Есть еще один вариант: гестапо узнало, что он, «Лех», входит в руководство организации, и, зная его осторожность, ждало подходящего случая, чтобы раскрыть его связи. И таким подходящим случаем могла быть как раз свадьба. Забрали всех, но их интересуют прежде всего его товарищи по нелегальной работе, и его, конечно, «попросят» выдать их.

От страха тело покрылось мурашками. Первый раз удалось спастись, теперь не удастся. Жена в тюрьме. Кстати, тоже во второй раз. Теперь ей не помогут ни происхождение, ни ходатайства, ни даже попытки захватить заложников среди немцев.

Как чувствует себя сейчас Мария? Он помнит гримасу страха на ее лице. Сбросила шляпку с вуалью, втянула голову в плечи.

В камере холодно. Не мерзнет ли она? Нет. Она была в одном костюме, поэтому наверняка надела теплое белье. Наверное, сидит с матерью. Мать «Леха» тоже взяли у костела.

Что известно Марии? Немного. Сначала она кое-что перевозила, потом и это перестала делать. Она, конечно, знает «Штерна», Кромера, но последнее время была в горах и фактически ничего не знает, ничего конкретного. Итак, гестапо займется прежде всего им, «Лехом».

Знакомый еще по первому заключению надзиратель приносит хлеб.

— Моя жена здесь, — говорит «Лех».

На следующее утро он получает весточку от Марии, нацарапанную шпилькой на хлебной корке. «Спокойствие. Это — случайность. Ничего не знаем. Целую». Неужели ее уже допрашивали? Разумеется, вполне возможно, что это была лишь случайность, облава, без какой бы то ни было определенной цели, просто запугать людей. Может, и так.

Проходят трое суток без допросов, без весточек от Марии, в полном одиночестве. Слышен только скрежет решетки, отделяющей коридор от лестничной площадки, Шаги охранника да скрип тележки, на которой развозят пищу. На четвертый день думать уже невозможно, мысли теряются, обрываются, путаются в голове. Однако пройдет еще несколько таких же дней, прежде чем Надзиратель откроет дверь камеры и вызовет на допрос. Допрос проходит в тюрьме, на первом этаже, в комнате, окно которой выходит во внутренний двор, рядом с воротами, ворота открыты, и видно, как въезжают подводы с кирпичом и тесом, грузовики с известью и арматурой. Рыжий толстощекий переводчик и похожий на бухгалтера эсэсовец с толстыми стеклами очков на носу равнодушно разглядывают заключенного, а тот с неожиданной радостью обнаруживает, что эсэсовец имеет лишь звание унтер-офицера, значит, гестапо не придает большого значения этому следствию, значит, и сам заключенный их не очень интересует. Ничего неожиданного для себя он не увидел: козлы, хлысты, газовая маска, все это уже знакомо по прошлому разу, ничего Нового.

— Ну, жених, как прошла брачная ночь? Простите, что разлучили с невестой, это было хамство с нашей стороны, признаю, но необходимое.

— Где моя жена?

— Жена? Ее выпускают на свободу. С маменькой. Можешь сам посмотреть, пожалуйста.

Окно во двор, открытые ворота, охранник с автоматом, время от времени исчезающий за подводами и машинами. И две женщины, идущие чересчур быстрым шагом, одна в черном пальто и черной шляпе, седая, другая в сером костюме, со светлыми волосами, зачесанными по-другому, чем несколько дней назад, выше. Женщины идут под руку, за ними эсэсовец, он, улыбаясь, говорит что-то охраннику, оба смеются, а когда женщины в черном и сером исчезают за воротами, спокойно расходятся. Что случилось? Почему их освободили? Только этих двух?

— Ну, как, убедился? Можешь не смотреть больше в окно. Они теперь сюда не вернутся. Мы с такими женщинами не воюем. Ведь они почти немки. Правда, господин «Лех»?

— Леслав.

— Гм. Леслав. А «Лех» — это, разумеется, всего лишь уменьшительное, ласкательное имя, а не кличка.

— Какая кличка?

— Подпольная. Не валяй дурака, молодой человек, не раздражай. Мы знаем о тебе вполне достаточно, но не ты нас интересуешь, а «Штерн», господин Потурецкий, Вацлав. Ведь не станешь же ты отрицать, что не знаешь его.

— Знаю. Он был моим учителем в гимназии, а потом заведовал букинистическим магазином, в котором я сейчас работаю.

— И сейчас? Мне кажется, ты слегка преувеличиваешь, называя книжную лавку магазином. Ну, хорошо, ты, конечно, знаешь его только как своего учителя и как заведующего магазином, ну а о том, кто такой «Штерн», разумеется, не догадываешься.