А. Лаврин - 1001 Смерть

1966 год, СССР. На XXIII съезде КПСС выступает писатель Михаил Шолохов. Только что посадили в лагерь двух писателей — Синявского и Даниэля (за их произведения, опубликованные на Западе). Мировая общественность резко протестует. А что же писатель земли русской? А писатель земли русской нобелевский лауреат М.А.Шолохов говорит: «Иные, прикрываясь словами о гуманизме, стенают о суровости приговора. Здесь я вижу делегатов от парторганизаций родной Советской Армии. Как бы они поступили, если бы в каком-либо из их подразделений появились предатели?! Им-то, нашим воинам, хорошо известно, что гуманизм — это отнюдь не слюнтяйство. (Продолжительные аплодисменты)». Казалось бы все ясно: приговор (7 лет заключения) слишком мягок. Но Шолохову этого мало. Он продолжает: «И еще я думаю об одном. Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а «руководствуясь революционным правосознанием» (аплодисменты), ох, не ту меру наказания получили бы эти оборотни! (Аплодисменты).

Выражение «руководствуясь революционным правосознанием» в 20-е годы означало расстрел на месте, без суда и следствия. И это говорит писатель о писателях, человек, которому несколько месяцев назад вручили Нобелевскую премию. А толпа сидящих в зале «лучших представителей рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции» ему аплодирует.

Пойдем дальше.

1976 год, Франция. Когда некий Патрик Анри обвинен в похищении и убийстве школьника Филиппа Бертрана, проведенный журналом «Пуэн» социологический опрос показал, что большинство французов не просто выступает, за смертную казнь, но требует ее с пеной у рта.

Со всех сторон Франции стекались сотни писем, авторы которых настаивали на смертном приговоре. Поступали петиции от групп матерей и различных ассоциаций, резолюции заводских митингов, где вперемежку стояли подписи начальников и подчиненных, — все требовали высшей меры наказания «выродку, которого кормят в тюрьме за наш счет». Большинство, в частности, считало, что убийца должен быть казнен не позднее чем через две недели «без суда, без адвоката, без психиатрической экспертизы и помилования президента». Особенно опасались помилования, вспоминая предвыборные заявления Валери Жискар д'Эстена; к тому же, став президентом, он уже успел отменить один смертный приговор, правда для несовершеннолетнего. Председатель Ассоциации сторонников применения смертной казни Тарой специально прибыл в Труа (место, где был убит Филипп Бертран. — А.Л.), где за три часа собрал шесть тысяч подписей против права помилования.

А не будет ли смерть на эшафоте слишком мягкой? — таков был лейтмотив большинства писем. «Нож гильотины падает мгновенно, а этого мерзавца надо хорошенько помучить, прежде чем убить». «Негодяй хочет отделаться легкой смертью. Этого садиста надо отдать толпе и растерзать». Иные даже выдвигали свои кандидатуры на должность палачей, сообщая домашние адреса: «Пусть это дело поручат мне — я его поджарю на медленном огне». Или: «У меня есть идея, как казнить Патрика Анри. Я бы распял его на площади, чтобы народ мог приходить и плевать в него, пока он будет подыхать.

Другой француз, обвинявшийся в смерти ребенка (о его казни рассказано чуть выше), вызывал у толпы такие же кровожадные чувства: «Этого Ранусси мало казнить. Надо разорвать его на куски без всякого суда!» И ни один из этих людей не вспомнил поразительные слова своего соотечественника Блеза Паскаля:

«Все тела, небесная твердь, звезды, земля и ее царства не стоят самого ничтожного из умов, ибо он знает все это и самого себя, а тела не знают ничего. Но все тела, вместе взятые, и все, что они сотворили, не стоят единого порыва милосердия…»

А вот голоса против смертной казни, к которым стоило бы прислушаться.

Артур Кестлер, немецкий писатель:

«Виселица — это не только машина смерти, это — символ. Это символ ужаса, жестокости и презрения к жизни; общий знаменатель первобытной дикости, средневекового фанатизма и современного тоталитаризма.»

Альбер Камю, французский писатель и философ:

«Что же тогда смертная казнь, как не самое преднамеренное из убийств, с которым не может сравниться никакое деяние преступника, каким бы преднамеренным оно ни было? Чтобы можно было поставить между ними знак равенства, смертной казни необходимо было бы подвергать преступника, предупредившего свою жертву о том, когда именно он предаст ее ужасной смерти, и с этого же момента поместившего жертву на месяцы в заключение. Но такое чудовище в обычной жизни не встречается.»

Андрей Сахаров, русский ученый и правозащитник:

«Вопрос о смертной казни — вопрос принципиальный. Это чрезвычайно жестокое наказание, которое иногда бывает более жестоким, чем само преступление. Вообще, может ли быть наказанием насильственная смерть? И всегда есть возможность судебных ошибок. Смертный приговор делает их непоправимыми… Я выступал и выступаю против смертной казни (и не только в СССР) еще и потому, что эта мера наказания предусматривает наличие постоянного страшного аппарата исполнителей, целого института смертной казни.»

Коретта Скотт Кинг, вдова Мартина Лютера Кинга:

«Как человек, чей муж и свекровь стали жертвами убийства, я твердо и безоговорочно выступаю против казни тех, кто совершил преступления, наказуемые смертью. Зла не исправить злом, совершаемым как акт возмездия. Справедливость никогда не вершится лишением жизни человека. Мораль не упрочить санкционированным законом убийством.»

Николай Бердяев, русский философ:

«Страшна смерть и отвратительно убийство, но что сказать о смерти, возведенной в закон жизни, об убийстве, организованном сознательно хозяевами жизни во имя поддержания призрачного в ней порядка. Есть в мире правда высшая, чем эта кровавая месть, и не к мести этой призывает наше сознание, но не государству об этой правде напоминать и не перед государством будет дан ответ за ужас убийства.»

Их немного.

У человека можно забрать и вернуть ему все, кроме жизни. Жизнь невосстановима. Она дается свыше — не законами и декретами, а вечной тайной. Мы не имеем никакого права посягать на то, что принадлежит не нам, Посему смертная казнь противозаконна в самом высшем, божественном смысле. Конечно, в приступе гнева и отчаяния мы готовы вслед за Алешей Карамазовым, которого искушал брат Иван вопросом: «Что делать с генералом, затравившим собаками ребенка?», ответить: «Расстрелять!», — но опомнимся, как опомнился Алеша, и вспомним великую заповедь: «Не убивай». Заповедь, которую Христос поставил первой.