А. Корин - Феномен «Что? Где? Когда?»

Настала пора задуматься: в чем же было отличие нашей единственной в СССР телеигры?

В чем была, так сказать, ее национальная прелесть и особенность? А она очевидна. Поразительная вещь, например, - отсутствие ведущего в кадре. Нигде в мире не было такого, чтобы ведущий прятался от зрителей! И при этом вел игру! Везде все строится на ведущем, везде ведущий - центральная фигура, его имидж, его бархатный голос, его тщательно причесанные волосики.

Ворошиловское отсутствие в кадре - еще одна гениальная для телевидения придумка. Не появляясь в кадре, Ворошилов оставался гигантской личностью, магистром, даже магом, волшебником Изумрудного города (не отсюда ли эта идея?) - прилизанные ведущие почти всех виденных мною шоу оставались в лучшем случае "хорошими ребятами".

И - безумная толкотня, горячая обстановка игорного зала вместо привычных полупустых прохладных интерьеров, свойственных любому западному лохотрону, стандартных спокойных съемок - здесь сплетенная в клубок толпа, наэлектризованность, спонтанность, очень хорошо переданная режиссерски - камера скачет по лицам, ловит подсказки, ловит отчаяние и надежду, ловит все, вплоть до капелек проступающего на лбу пота, но делает это отчего-то не противно.

Было и еще кое-что, отличавшее ворошиловскую передачу от всех остальных, появившихся позднее. Домик в Нескучном саду.

Этот домик - хрупкая беседка (я потом не раз подходил к нему, гуляя, - ну совершенно ничего необычного, невзрачное такое строеньице) - был вовсе не "студией", а обладал всеми качествами магического места. Он был необычайно тесный, узкий, неудобный для съемок. И необычайно волшебный внутри. Никогда не забыть этих выходов в ночь, на природу, под тихий снег, плачущих девушек в бальных платьях, размазывающих слезы, этих бенгальских огней и фейерверков в полуразоренной, холодной и скучной Москве, этих странных процессий, входящих в так называемое интеллектуальное казино, - шлейфы, перья, голые плечи при нуле градусов. В общем, сказка. Из плоскости аукциона, из тупого стандарта лотереи Ворошилов создал трехмерное, странное пространство, где не было ни "верха", ни "низа", а зритель одновременно и страдал животом, переживая за "своих", и мучился головой, выстраивая у себя в голове различные схемы, а на самом деле - душой попадал в обволакивающее, теплое, душное, родное пространство беседки в Нескучном саду. Казалось бы, работая в поле первобытных инстинктов, Ворошилов никогда не оставался на этом поле. Использовал эти инстинкты как взлетную полосу.

Вот эта почти дворовая по азарту, абсолютно живая, свободная игра - при этом коллективная (а какая игра неколлективная?), - вот это и есть то национальное отличие ворошиловской затеи от всех прочих купленных за доллары и, как правило, пустых и скучных, хотя и очень "рейтинговых".

Собственно, к этому я и веду.

Почему близкую к гениальности ворошиловскую ИГРУ пришлось с таким трудом возвращать на экран в новую эпоху и почему она с таким трудом выдерживала конкуренцию с десятками стандартных лохотронов? Отупела нация? Или просто появились игры на уровень ниже, а они-то и были, оказывается, нужны.

Но волнует меня, как вы помните, совсем другой вопрос, не об умных и глупых, а о множественности и единичности. Ворошилов, безусловно, создал хорошую передачку, но она была в единственном числе. И она, разумеется, не могла ни удовлетворить все потребности, ни противостоять, ни конкурировать с целым КЛАССОМ подобных передач, пачками закупавшихся в те 90-е годы на западном телевидении.

Наше хорошее всегда единично. Всегда оно очень своеобразно и порой сильно опережает свое время, предвосхищает новую волну. Но оно, это хорошее, не имеет, как правило, никакой внутренней тенденции к размножению, замкнуто на себя, на конечный продукт.

Оно не создает волны. Почему?

В нашей прессе не раз писали о том, что такая тройка персонажей, как Трус, Балбес и Бывалый (живущая в народной культуре и на ТВ уже около 40 лет очень активной жизнью), имела бы в другой, западной, среде огромное продолжение. Вицин, Никулин и Моргунов стали бы национальными "комиками номер один" и не сходили бы с экранов. Они и не сходят - но все в тех же до дыр затертых эпизодах все тех же трех фильмов Гайдая. В нашей реальной жизни один стал директором цирка и хорошим трагическим актером, другой просто перестал сниматься и умер в полной безвестности, третий тихо и незаметно доживает (Георгий Вицин, о котором идет речь, в момент написания этой статьи был еще жив) не очень веселую и удачливую актерскую судьбу. Почему так? Потому ли, что эти фильмы и эти персонажи были слишком талантливы? И оттого, что были слишком талантливы, не могли воспроизводиться дальше и больше? Или мешала зависть коллег, зависть системы? Не знаю. Честное слово, не знаю.

Из всех успешных жанровых режиссеров в советское время только один (!) - Кеосаян - умудрился снять целых три фильма про неуловимых мстителей. Киносистема явно не выдерживала серийности. Не выдерживало ее и телевидение.

Недавно с восторгом смотрел повторение знаменитого сериала "Следствие ведут знатоки" (ну, простите, такой уж я поклонник всего советского). Какая добротно сделанная вещь, какой замечательно наивный и "идейный" пафос, психологизм, типичный российский драйв - медленный, тягучий и всасывающий тебя с потрохами. Но, извините, никакой это по большому счету не сериал!

Система, производившая приключения знаменитых милицейских сыщиков, работала настолько медленно, что новой серии приходилось ждать по полгода, по году! И современный зритель, наверное, с испугом замечал, когда смотрел "Знатоков" в нынешнем ежедневном повторе, что через пару-тройку серий у людей начинают меняться прически, одежда, стиль мебели, в общем, предметный мир.

Знаменитые многосерийные фильмы тоже никакими сериалами не являлись, это были именно многосерийные фильмы. Этот вид телепродукции, то есть настоящие сериалы, наша система начинает осваивать только сейчас. Зачем она ее осваивает и хорошо ли это делает - другая тема, не для этой статьи. А сейчас просто зафиксируем факт.

Факт такой: мы проигрываем не потому, что мы хуже. Мы проигрываем в силу этого непонятного закона единичного и множественного. Голливуд никогда не стеснялся стандартов, шаблонов и схем, воспроизводя чужой, уже бывший успех. И он стал самой главной ядерной бомбой, самым главным секретным оружием XX века.

Мы, русские (а может быть, не только мы, но и все европейцы), стеснялись воспроизводить. На поле любого шоу-бизнеса, любого культурного продукта, любой идеи - научной, образовательной, социальной - мы встречаем эту стенку, этот тупик.

Ничто не воспроизводится. Ничто нельзя поставить на поток, на конвейер. Хорошие и даже гениальные идеи растворяются в воздухе, как дым. Наши умельцы, готовые из любых подручных средств, из любых самых простых схем сотворить чудо, не могут этим чудом распорядиться.