Андрей Ваджра - Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии

Данная особенность как раз и объясняет то, что непрерывно навязываемая на Западе народным массам четко сформулированная установка в отношении демократии, по своей сути, сопоставима с той формой идеологической обработки, при помощи которой гражданам социалистических государств преподносился коммунизм. Для Запада демократия это объект веры, но не разума. Она является «абсолютной ценностью», которая не подлежит никакому, даже малейшему сомнению. Всякий критический анализ данной формы политического устройства трактуется и воспринимается в правовом плане как покушение на конституционный порядок, а в психологическом как откровенное святотатство. В любом западном государстве о демократии можно говорить только как о покойнике, либо — хорошо, либо — ничего.

Однако в данном случае главная проблема заключается не в целенаправленно культивируемом фанатическом поклонении демократии, а в том, что между идеологемой демократии и ее феноменом лежит непреодолимая пропасть. При этом, благодаря беспрерывному промыванию мозгов СМИ, в массовом сознании идеальный образ демократии затмил собой ее реальное, субстанциональное воплощение. Десятки тысяч книг, сотни тысяч статей, теле–и радиопередач, как правило, посвящены симулякру демократии, а не ее феномену.

Главной же тайной демократии является то, что она никогда не была тем, что провозглашала уже собственным названием, т.е. — kratos'oм (властью) demos'a (народа). Даже в полисах Древней Греции, где впервые возникла демократия, эклексия (народное собрание) была лишь ареной, на которой аристократические кланы боролись за свои групповые интересы. Поэтому юридически закрепленное реформами Солона чрезвычайно важное (основополагающее) значение эклексии было производной от противоречий между группировками эвпатридов (родовой знати), а не стремлением греков к так называемой власти народа. Эклексия стала эффективным механизмом установления баланса интересов аристократических кланов.

Несмотря на то что полисный аппарат государственного управления был формально независим от аристократии, политическая власть в городе никогда не была доступна простым грекам. Всегда существовал некий барьер допуска, который могло преодолеть лишь ограниченное число граждан. Если надо демократических этапах развития древнегреческого общества допуском к власти было социальное происхождение (т.е. Принадлежность к родовой знати), то в классический период, период тотального господства демократии, допуском к власти стали деньги, так как участие в политическом процессе демократической борьбы за власть было возможным лишь при должном финансировании. Поэтому, хотя формально каждый гражданин в рамках древнегреческой демократии имел право быть избранным на любой государственно–административный пост, реально их могли занимать лишь эвпатриды, которые были в состоянии оплатить свое участие в выборах в качестве кандидата.

Таким образом, для адекватного понимания феномена демократии необходимо четко разделять формальное право и реальные возможности граждан. В этом плане демократия ничем не отличается от тоталитаризма или авторитаризма: при всех трех вариантах социально–политического устройства народ имеет лишь формальное право на власть, а фактически она принадлежит узкой группе избранных.

Кроме этого, в условиях греческой демократии отсутствовало и социальное равенство. Уже в гомеровскую эпоху общество полиса было четко стратифицировано. Дифференциация происходила как горизонтально (по принадлежности к филе [135]), так и вертикально (по социальному положению [136]). При этом гражданские права имели лишь члены фил, что создавало ситуацию, при которой значительная часть жителей древнегреческих полисов была абсолютно бесправна. Таким образом, в первом случае происходила самоизоляция аристократии, как собственника политической власти, а во втором — социальная самоизоляция граждан, как собственников земли. Поэтому быть гражданином и, значит, владеть определенными правами мог лишь человек, обладавший собственностью (прежде всего — земельным ойкосным участком) или, как это стало позже, определенной суммой денег. Человек без собственности (земли) и без денег в условиях греческой демократии был абсолютно бесправен, т.е. его реальное социально–политическое положение было подобно положению раба [137] .

Во время расцвета греческой демократии социальная дифференциация граждан основывалась на размере их прибыли, что фиксировалось законодательно. Солон кодифицировал устоявшиеся нормы, подтвердив разделение граждан на 4 социальные категории: к первой (высшей) относились граждане с годовой прибылью более 500 медимнов; ко второй те, которые имели доход более 300 медимнов; к третьей те, у кого он был не ниже 150; и к четвертой причислялись граждане, имевшие очень мало земли или вообще ее не имевшие.

Эта социально–имущественная структура, в свою очередь, стала несущей конструкцией политической организации полиса. Его законы юридически оформляли ситуацию, при которой лишь эвпатриды могли занимать высшие государственные должности, отдавая менее значимые административные посты среднему классу и лишая всякой возможности принимать участие в государственном управлении как мелких землевладельцев, так и неимущих граждан.

Та же самая ситуация повторилась и в Великобритании при установлении системы демократических выборов, впоследствии ставшей матрицей современной демократии. Право принимать в них участие имели лишь англичане, прибыль которых от недвижимости в год составляла не менее 600 ф. ст. или 200 ф. ст. — от торговых и финансовых операций. В 1717 году из пятимиллионного населения Англии таких было не более 250 тысяч человек. О том, что собой представляла английская демократия того времени, говорит то, что в «1793 году 306 членов палаты общин были избраны 160 избирателями. Избирательный округ Питта Старшего, Оулд Сарум, состоял из одного дома, однако от него были делегированы два депутата» [32, с. 543]. При этом парламентские выборы изначально не имели ничего общего не только с волеизъявлением всего народа, но и той четверти миллиона граждан, которые получили право формировать нижнюю палату парламента. В провинциальных избирательных округах вопрос об избрании того ли иного кандидата решался лендлордом, от которого зависели избиратели. Почти половина «депутатов» вообще не избиралась, а проходила в парламент от так называемых гнилых городков — небольших населенных пунктов, которые были собственностью местного лорда. Там он просто назначал члена парламента, как правило, продавая эту должность за 1,5–2 тыс. ф. ст.