Джеймс Комптон - Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941

Марш немецких войск по Европе ликвидировал все надежды на благоприятную реакцию американского общества. Вторжение в Скандинавию сразу же вызвало волну сочувствия к датчанам и норвежцам, которая ослабила изоляционистский настрой среди американцев скандинавского происхождения на Среднем Западе. Агитаторам, призывавшим к вступлению Америки в войну, стало гораздо легче работать. И хотя большая часть населения все еще придерживалась изоляционистских взглядов, которые проповедовали республиканцы, а деятельность администрации сдерживала проблема Тихого океана и медленные темпы перевооружения, Томсен высказал мысль, что ненависть к Германии так сильна, что американцы больше не жалеют, что в 1917 году их страна вступила в мировую войну. Вторжение в страны Центральной Европы, сообщал он, «так сильно сузило моральное и политическое поле нашего воздействия на американцев, что только канатоходец сумел бы в таких условиях удерживать равновесие». В июне, когда капитулировала Франция, Томсен писал о том, что ряды изоляционистов быстро тают и что антинемецкие настроения заражают все более широкие слои населения. Когда же в войну вступила Италия, гнев американцев достиг небывалой силы. Тем не менее он все еще не был уверен в том, что даже такая сильная волна возмущения заставит американцев признать вступление Америки в войну необходимым. Что же касается отношения американцев к любой форме помощи Англии – экономической, политической и финансовой, – то оно было предельно ясным.

Три аспекта немецкой политики убедили американское общественное мнение в том, что немецкая угроза действительно существует: подписание договора Берлин – Рим– Токио, немецкое проникновение в Латинскую Америку и нападение немецких подводных лодок на американские суда. Томсен сообщал, что пакт влил свежую кровь в идею мирового заговора, которую столь усердно вбивала в голову людей администрация США Рузвельта. Президент получил теперь возможность настаивать на создании блока, который стал бы противовесом этому заговору. Более того, прекрасно понимая, что перспектива войны на два фронта страшит общественное мнение, администрация сосредоточила свои усилия на подрыве единства стран оси.

Второй областью, где немецкая политика затрагивала интересы США, была Латинская Америка. Немецкое проникновение и влияние в этом регионе вызывали серьезную тревогу у администрации США, особенно в районе Панамского канала. Генеральный консул в Сан-Францис-ко полагал, что для успокоения американского общественного мнения Гитлер и Муссолини должны выступить с совместной декларацией о признании прав США в Западном полушарии, чтобы «лишить их паруса попутного ветра». Летом и осенью 1941 года этот вопрос был поднят снова, причем во всех беспорядках и бунтах в Латинской Америке обвиняли теперь Германию. Этот вопрос достиг своей кульминации в октябре, когда в одной нью-йоркской газете была опубликована карта с изображением территорий, которые Германия намеревается захватить в Латинской Америке. Эту карту Рузвельт использовал для подтверждения своих заявлений о том, что немецкая деятельность в Западном полушарии носит захватнический характер. Томсен назвал эту карту «подделкой» [49].

И наконец, нападения на американские суда в Атлантике, по сообщениям Томсена, только усилили уверенность в существовании немецкой угрозы. Администрация Рузвельта использовала случаи с эсминцами «Грир» и «Кирни» и потопление корабля «Рюбен Джеймс» осенью 1941 года для того, чтобы еще сильнее настроить общественное мнение против немцев. Поверенный в делах писал, что американцы «очень озлоблены на нас».

Как и перед войной, дипломаты считали главной особенностью американской политики ярко выраженное главенство Рузвельта. Его антинемецкий настрой они характеризовали теперь как «страшную ярость». Дикхоф в Берлине составил анализ мотивов президента, подчеркнув его англофилию, непомерное честолюбие как компенсацию физического недуга, потребность в голосах евреев и скрытое восхищение Гитлером. Все это привело к тому, что Рузвельт стал искренне считать себя спасителем мира от «немецкой угрозы» [50].

Победа Рузвельта на выборах 1940 года, в которой, впрочем, Томсен не сомневался, назначение на должность руководителей военного и военно-морского департаментов Генри Стимсона и Фрэнка Нокса, сторонников вступления Америки в войну (оба они тут же были причислены немецкой пропагандой к компании поджигателей войны, куда уже входили Моргентау и Икес), и особенно объявление состояния неограниченного чрезвычайного положения в мае 1941 года произвели на Томсена огромное впечатление. Он понял, что президент настроен очень решительно.

Узнав о провозглашении чрезвычайного положения, Риббентроп затребовал подробную информацию о том, какие последствия оно будет иметь для Америки. Министр иностранных дел Германии также телеграфировал в Рим и Токио, чтобы привлечь внимание союзников к тому, что возникла реальная опасность вступления США в войну, и предложить им составить совместный ответ Рузвельту на введение в его стране чрезвычайного положения.

Открытые письма, которые Рузвельт отправил Гитлеру и Муссолини, а также прибытие специальных посланников президента рассматривались в Германии и Италии не как беспристрастные попытки посредничества, а скорее как партизанские вылазки, направленные на раскол оси. Самым ярким примером этого был визит помощника Государственного секретаря США Самнера Уэлльса в Берлин в феврале 1940 года. Томсен считал эту и другие инициативы Рузвельта следствием его непонимания причин войны, опасений, что, пока США будут к ней готовиться, она перекинется на другие регионы. Сдержанные по тону монологи Уэлльса в Берлине не дали руководству Германии реального представления о политике Рузвельта в отношении их страны. Уэлльс сообщил лишь об общей заинтересованности президента в мирном урегулировании в Европе. Он не сказал Вайцзеккеру, что Соединенные Штаты не могут остаться безучастными к стремлению нацистов уничтожить цивилизацию в ходе мировой войны, да его слова никого и не интересовали [51].

Берлину был гораздо интереснее вопрос о помощи, которую Америка оказывала союзникам. В Германии с возмущением отмечали постепенную отмену законов о нейтралитете, которую еще до войны предсказывали немецкие дипломаты. Они прекрасно понимали, что отмена эмбарго на оружие и намерение Рузвельта обойти то, что осталось от этих законов, совершенно неизбежны. Нейтралитет сменился состоянием невойны, которое очень легко могло стать состоянием войны, если Рузвельту удастся отменить эти законы. Тогда Соединенные Штаты, предупреждал Томсен, смогут передавать свои грузы непосредственно союзникам, в военных зонах разрешено будет судоходство, причем на военных кораблях, а торговые суда Америки будут вооружены. Таким образом, все ресурсы и транспортные средства будут использованы для снабжения союзников. Кроме того, в открытом море возрастет вероятность военных столкновений. Когда в ноябре 1941 года законы о нейтралитете были полностью отменены («мы не позволим Гитлеру указывать нам, в каких водах Мирового океана должны плавать наши суда»), Томсен написал, что Рузвельт обладает «драконовской властью», чтобы вести необъявленную войну.