Томас Кейтли - Тамплиеры и другие тайные общества Средневековья

«Шахнаме» не имеет себе равных и является лучшей поэмой мусульманского Востока. Она состоит из 60 тысяч рифмованных двустиший и охватывает историю Персии от древних времен до момента ее завоевания арабами. Повествование ведется воодушевленно и живо, больше напоминая западную лирическую, нежели обычную героическую поэзию.

Фирдоуси писал свою поэму в начале XI века по книге, которая существовала задолго до него, он упоминает ее как «старая книга». Поэтому не требуется доказательств, что он не придумал легенды, представленные в «Шахнаме», они выглядят именно как древние, передававшиеся из поколения в поколение персидским народом. Эти легенды были широко распространены в Персии почти за шесть веков до него. Именно для того, чтобы обозначить этот любопытный факт, и была главным образом приведена выше легенда о Зохаке и Феридуне.

Армянский историк Моисей Хоренский, который описывал 440 год, следующим образом относился к человеку, которому была посвящена его работа: «Как поверхностные и пустые небылицы о Бюраспе Астиаге могли добиться хоть какой-то твоей благосклонности или же почему ты навязываешься нам утомительным толкованием абсурдных, безвкусных, бессмысленных сказаний персов о нем? А именно о его первой вредоносной выгоде, полученной от служащих ему демонических сил, и как не могли обмануть они того, кто сам был обманом и ложью? Затем о поцелуе в плечо, откуда появились змеи, и как после этого приумноженное зло уничтожало человечество, насыщая чрево, до тех пор пока в конце концов некий Родон не заковал его в медные цепи и не заточил в горе под названием Демавенд, о том, как Бюрасп был волочен по холму Родоном, как тот заснул по дороге, но проснулся и дотащил пленника до пещеры в горе и напротив поместил рисунок, так чтобы, страшась его и удерживаемый цепями, он никогда больше не сбежал и не уничтожил мир».

Здесь, несомненно, целиком пересказывается история о Зохаке и Феридуне, ходившая в Персии в V веке, и все, кто задумывался об особенностях древних преданий, должен был сознавать, что они существовали там многими веками ранее. Даже имена почти такие же. Если убрать первый слог из имени Феридун, оно становится почти Родон, а Бюраспи Аждахаки (имя в армянском тексте) означает дракона Бюраспа: Зохак, очевидно, очень схоже с последним словом. Это сказание вряд ли могло быть придумано во времена династии Сасанидов, которые к тому времени были на троне еще не более двух веков, и еще менее вероятно это в период властвования парфянских Аршакидов, которым претило все персидское. Поэтому необходимо перенестись еще в более ранние времена Кейанидов, или Ахеменидов у греков. И вполне вероятно, что сказание о Зохаке и Феридуне было известно войску, которое Ксеркс вел на покорение Греции.

Тем, кто сведущ в восточной истории, хорошо известно, что, когда основатель династии Сасанидов взошел на персидский трон в 226 году, он приказал восстановить все, насколько это возможно, до того состояния, которое существовало во времена Кейанидов, от которых он, по собственным утверждениям, якобы происходил. Его преемники последовали по его стопам. Однако поскольку Персия на протяжении пяти с половиной веков находилась под властью греков и парфян, вполне возможно, что достоверных сведений о положении дел в древности не осталось. Выход был найден в обращении к передававшимся из уст в уста легендам этой страны, а поскольку сказание о Зохаке и Феридуне, как было показано выше, было одним из наиболее примечательных из них, оно тут же было принято как подлинная часть национальной истории, и было создано знамя, олицетворяющее Фартук Гаваха, которое, согласно описанию поэта, украшалось новым драгоценным камнем с приходом каждого очередного монарха династии Сасанидов. Эта гипотеза очень легко объясняет то обстоятельство, что это знамя осталось совершенно не замеченным греческими летописцами, в то время как неоспоримым фактом является его захват арабами в битве при Кадисе, положивший конец могуществу Персии, – ситуация, которая поставила в тупик сэра Джона Малколма.

И наконец, можно упомянуть, что историки и некоторые другие обоснованно полагают, что тьма, обрушившаяся по магии Белого дива на Кей-Кауса с его армией в Мазендеране, совпадает с солнечным затмением, предсказанным Фалесом и которое, по Геродоту, заставило расступиться армии медийцев и лидийцев, готовившихся сразиться друг с другом. Однако, как представляется, не следует придавать большое значение подобным совпадениям. Сказаниям не свойственно сохранять в памяти подобного рода факты, а вымысел их вполне возможен. Единственными сведениями, присутствующими в ранних частях «Шахнаме» и согласующимися с греческой историей, являются те, что повествуют о юности Кей-Хусру и которые очень похожи на то, что Геродот писал о Кире Великом.

Правление Джеллал-эд-Дина, которое, к несчастью для общества, длилось всего лишь двенадцать лет, не было запятнано кровью. И нет оснований ставить под сомнение выводы историков-востоковедов, полагающих, что его вера в ислам была искренней и непорочной. Возможно, его добродетель и стала причиной смерти, поскольку его жизнь, как поговаривали, была прервана ядом, подсыпанным его собственной родней. Его сын Ала-эд-Дин [63] (Величие Религии) , пришедший ему на смену, был всего восьми лет от роду, однако, в соответствии с учением исмаилитов, он, как зримый представитель имама, в определенной степени был лишен обычных несовершенств людей, и его команды расценивались как исходящие от того, чьи полномочия он представлял. Юному Ала-эд-Дину подчинялись так же безоговорочно, как любому из его предшественников. По его приказу кровь пролили все родственники, кто был заподозрен в причастности к убийству отца.

Ала-эд-Дин оказался слабым, неумелым правителем. Его интересы распространялись на кормление и присмотр за овцами, все свои дни он проводил в загонах среди пастухов, в то время как дела общества были пущены на самотек. Все введенные его отцом ограничения были отменены, и каждому было позволено делать то, что он сам считал правильным. Слабые умственные способности данного правителя приписываются тому обстоятельству, что на пятом году правления у него само по себе открылось обильное кровотечение, и его целитель не знал причин. Результатом этого стала крайняя степень немощности и меланхоличность, которая более его никогда не покидала. С этого времени никто не отваживался дать ему совет ни относительно его здоровья, ни по состоянию дел в обществе, не рискуя при этом быть «вознагражденным» пыткой или немедленной смертью. Потому от него все скрывалось, и у главы общества не было ни друга, ни советника.