Макс Галло - Ночь длинных ножей. Борьба за власть партийных элит Третьего рейха. 1932–1934

2 августа в девять часов утра артиллерийские залпы, прозвучавшие с регулярными промежутками, извещают немцев, что ветеран Садовы и Седана, прусский солдат, присутствовавший в Зеркальном зале Версаля при провозглашении Германской империи, маршал фон Гинденбург, президент рейха, скончался. Папен сразу же отправляется в Нейдек и несколько минут сидит у спартанской походной кровати, на которой «лежало тело маршала. Его руки были сложены на Библии, а лицо отмечено печатью мудрости, доброты и решительности, которые так меня восхищали».

Через несколько часов после сообщения о смерти Гинденбурга становится ясно, что нацисты хотят превратить его похороны в помпезный спектакль для масс, во время которого народ приобщится к духу нацизма и отречется от своей воли, поскольку передает президентскую власть в руки фюрера. Когда Папен приносит фюреру письмо Гинденбурга, которое, по сути, является его завещанием, Гитлер заявляет: «Наш президент, кончину которого мы все горько оплакиваем, адресовал это письмо лично мне. Позже я решу, стоит ли предавать его гласности, а если стоит, то когда». Папен просит Гитлера, чтобы письмо было опубликовано немедленно, но в конце концов снова вынужден подчиниться воле Гитлера. А что ему еще оставалось делать? Президент Гинденбург умер 2 августа в девять часов утра; акт, объявляющий Гитлера его преемником, был фактически принят вечером 1 августа, а к 9.30 2 августа рейхсвер уже присягнул на верность новому главе государства.

Так соглашение, сформулированное, как мы полагаем, на борту линкора «Дойчланд» в Балтийском море, было выполнено: Рем казнен, Гинденбург мертв, а Гитлер стал его преемником.

Вечерние газеты выходят в траурных рамках. Они публикуют рассказы о жизни покойного маршала и часто цитируют первую строчку похоронного марша германской армии Ich hatt' einen Kamaraden.

Офицеры на полосах газет рассказывают о героическом прошлом своего покойного командира. Одновременно газеты публикуют текст новой присяги, которую, по приказу генерала фон Бломберга, должны принести все военнослужащие рейха.

«Клянусь перед Богом беспрекословно повиноваться руководителю рейха и немецкого народа Адольфу Гитлеру, Верховному главнокомандующему вермахтом. Клянусь быть храбрым и всегда готовым пожертвовать своей жизнью, чтобы не нарушить эту клятву».

В тот же день, 2 августа, офицеры и солдаты во всех воинских частях рейхсвера начинают приносить эту присягу. Они клянутся в верности фюреру – сначала офицеры, потом солдаты поротно. Новобранцы, полные энтузиазма, у которых от волнения перехватывает дыхание, салютуют нацистскому флагу. Для них, как и для многих офицеров, воспитанных в убеждении, что нарушать торжественную клятву нельзя, новая присяга олицетворяет собой связь, которую они не имеют права разрывать. Но одновременно она же послужит для них и защитой, когда они будут маршировать по покоренной Европе, подчиняясь воле фюрера.

Итак, Гитлер, как он и обещал Раушнингу, выиграл второй раунд схватки. Получив телеграмму Бломберга, в которой тот сообщал ему, что «офицеры, сержанты и рядовые вермахта торжественно поклялись в верности фюреру и канцлеру рейха», он понял, что победа эта окончательная.

Теперь ему осталось только выполнить одну обязанность – быть главой на похоронах Гинденбурга, пройти за гробом старого солдата, перед которым будут приспущены флаги и знамена всех полков рейха, произнести пророческим тоном фразу о том, что фельдмаршал отправится прямо в Валгаллу, и провести 19 августа плебисцит, в ходе которого восемьдесят восемь процентов немцев одобрят уже вступивший в силу закон, объявляющий его главой государства.

И наконец, 20 августа он сможет послать благодарственное письмо генералу Бломбергу. Армия сдержала свое слово и поклялась ему в верности. Он этого не забудет.

«Поскольку офицеры и солдаты, – напишет Гитлер, – поклялись хранить в моем лице верность новому государству, я буду считать своим священным долгом всеми силами защищать само существование и целостность вермахта и выполню завещание старого маршала, совпадающее с моим собственным желанием, доверив армии роль единственного защитника нации».

4 сентября фюрер в Нюрнберге празднует свою победу. В огромном Луитпольдском зале, украшенном тысячами флагов со свастикой, Гитлер идет по центральному проходу. Оркестр исполняет «Баденвейлерский марш», а зал сотрясается от криков «Хайль Гитлер!». Фюрер медленно поднимается на трибуну. Кто теперь вспоминает о сером рассвете в мюнхенском аэропорту Обервизенфельд, и лес, через который он ехал в Бад-Висзее? Быть может, Адольф Вагнер, в кабинете которого в то субботнее утро 30 июня Гитлер оскорбил Шнейдгубера и послал его на казнь? Но Вагнер здесь, рядом с фюрером. Он зачитывает заявление, которым открывается съезд нацистской партии.

«Заложены основы жизни Германии на ближайшую тысячу лет. Благодаря нам кризис XIX века завершен. В ближайшую тысячу лет в Германии не будет революций».

Впервые на съезде партии рядом с фюрером сидят члены Верховного командования рейхсвера, а в зале присутствуют офицеры штабов всех крупных военных соединений. Сотни офицеров с прямой осанкой, на лицах которых застыло бесстрастное выражение, пришли сюда, чтобы продемонстрировать всей стране, что армия решила официально связать свою судьбу с нацистской партией. Вечером, когда члены гитлерюгенда распевают на улицах песни, офицеры пьют за вечную Германию, за новый вермахт, который в новом рейхе непременно станет душой страны, какой была до этого прусская армия.

20 июля 1944 года

Другое время, другая ночь, десять лет спустя. За смертью Рема, Шлейхера, Вильгельма Эдуарда Шмидта, ни в чем не повинного мюнхенского музыкального критика, последовали смерти миллионов других людей. Гестапо и СС уже не присылают урны с прахом погибших их семьям. Теперь этот прах поднимается в нависшее над Дахау, Бухенвальдом и Аушвицем небо. Другое время, другая ночь – из своей штаб-квартиры Вольфшанце («Волчье логово») Гитлер обращается к немецкому народу.

«Я обращаюсь к вам сегодня для того, чтобы вы, во-первых, услышали мой голос и узнали, что я не пострадал и нахожусь в добром здравии, а во-вторых, чтобы проинформировать вас о самом ужасном преступлении, которого еще не знала немецкая история. Небольшая клика честолюбивых офицеров, столь же безответственных, сколь и глупых, организовала заговор, чтобы уничтожить меня и членов Верховного командования вооруженных сил. В нескольких метрах от меня взорвалась бомба, подложенная графом фон Штауфенбергом... Я получил несколько царапин и ссадин. Я считаю, что меня спасло само Провидение, ибо миссия моя еще не завершена... на этот раз мы сведем с ними счеты так, как это умеют делать только нацисты».