Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

У некоторых были неотложные дела. Гиммлер должен был вначале провести встречу с Норбертом Мазуром из Всемирного еврейского конгресса, затем успокоительную ночь у доктора Гебгардта, а утром встретиться за завтраком (организованным пришедшим в отчаяние Шелленбергом) с графом Бернадотом. Геринг, собиравшийся лететь в Оберзальцберг, должен был проверить последние приготовления к отправке своего личного багажа, в котором было немало драгоценных произведений искусства. Борман, Геббельс и Риббентроп оставались в Берлине. Только один человек ушел из бункера со спокойной душой. Это цельный и хладнокровный Альберт Шпеер, который с замечательной целеустремленностью саботировал гитлеровскую политику выжженной земли. Он взял свободный день, чтобы побывать у всех командиров на передовой и заручиться их поддержкой в предотвращении взрывных работ. Ему также удалось уговорить Геббельса сохранить берлинские мосты в целости и разместить гарнизон так, чтобы свести к минимуму уличные бои в центре столицы.

После окончания праздничного приема будущее Гитлера или, скорее, его решения, касавшиеся будущего, стали зависеть от судьбы «наступления Штейнера», назначенного на 22 апреля. И здесь фюрер пал жертвой своих собственных иллюзий. Ибо силы Штейнера были далеко не мощными. То, что на карте ОКВ выглядело как 5 гренадерских дивизий, в большинстве случаев соответствовало скорее полкам, и из их количества только 2 дивизии были немецкими, остальные представляли собой случайное сборище иностранных СС, некоторые даже не нордические по своему составу, которые хотели как можно быстрее сбросить с себя когда-то вселявшие страх черные мундиры, теперь, как печать Каина, делавшие их ненавистными для всех. Русские расстреливали эсэсовцев на месте. Штейнер уже ввел в бой те немногие из своих надежных частей, у которых еще оставалось горючее. Он пытался с их помощью сдерживать южный край советского прорыва, отводя поток советских танков от окраин Берлина. Его собственный штаб утратил связь с большей частью подчиненных войск, у него не было артиллерии, не было контакта с люфтваффе, и к тому же он получал по очереди приказания (противоречивые) от Гейнрици и Дёница, кроме тех, что исходили из бункера.

Нечего удивляться тому, что «наступление Штейнера» так и не осуществилось. День прошел в получении ряда разобщенных донесений от разных частей вплоть до батальонного уровня, показывавших постепенное, необратимое размывание фронта вокруг Берлина. Русские танки вели обстрел Ораниенбурга, откуда в спешке эвакуировался инспекторат концентрационных лагерей, а южнее города вышли к Эльбе у Торгау.

С осознанием того, что день прошел, а его приказы – самые решающие приказы, как ему казалось, какие он когда-либо отдавал, – не были выполнены, Гитлер впал в пароксизм ярости. По всем воспоминаниям, сцена, устроенная в конце этого дня на совещании, вероятно, заставила побледнеть все предшествующие беснования Гитлера. В течение трех часов присутствовавшие дрожали.

Кейтель, Йодль, Бергер, два адъютанта Гитлера, даже доктор Морелль («Я не нуждаюсь в ваших препаратах и смогу продержаться», – сказал ему Гитлер), все они покинули бункер в последующие сутки, чтобы больше не вернуться. Геббельс по радио возвестил, что «фюрер в Берлине, что он никогда не покинет Берлин, и что он будет защищать Берлин до последнего». В этот вечер сотрудники штаба, оставшиеся в бункере, начали жечь там документы.

Худшее было еще впереди. Рейхсмаршал Геринг, услышав об истерической сцене 22 апреля и ухватившись за какую-то фразу, якобы о «переговорах», которую Гитлер адресовал Кейтелю и Йодлю, начал энергично действовать и послал телеграмму в бункер. Несмотря на верноподданную фразу, добавленную, очевидно, по зрелому размышлению, что «слова не повинуются мне, чтобы выразить…» и т. п., смысл послания был болезненно ясен. Геринг входил в наследство: «…Полное руководство рейха со свободой действий как внутри, так и вовне… Если от вас не последует ответа до десяти часов вечера сегодня, я буду считать, что свобода действий у вас отнята и что условия вашего указа [139]выполнены, и буду действовать на благо нашего отечества и нашего народа».

Шпеер сказал о Гитлере после войны: «Он мог свирепо ненавидеть и в то же время прощать почти все тем, кого он любил». И узы прежнего товарищества оказались для него слишком прочными, чтобы он смог полностью изменить свое отношение к закадычному приятелю с двадцатилетним стажем. Этим делом занялся Борман, приказавший службе СС в Оберзальцберге немедленно арестовать Геринга, но фюрер настоял на том, чтобы ему была сохранена жизнь в виду его прежних заслуг перед партией. Это решение фюрера было должным образом передано Борманом рейхсмаршалу по телеграфу в тот же вечер.

Все желания рейхсляйтера Бормана начали осуществляться с леденящей точностью. Всего через несколько дней последовала вторая часть – устранение Верного Генриха. Дело в том, что «национальный вождь» решился наконец взять на себя задачу формирования нового правительства, партии национального единства (название было придумано Шелленбергом), состоящего главным образом из высших чинов СС, которые должны были заняться административными делами, в то время как Гиммлер, Шелленберг и Шверин фон Крозиг будут ведать дипломатией.

28 апреля новость об этих делах Гиммлера достигла бункера. Гитлер уже не мог больше ничего сказать. Он уже излил всю свою жалость к себе, говоря с Ханной Рейч 26 апреля:

«Теперь ничего не осталось! Не сохранили ни верности, не посчитались с честью; нет такой злобы, нет такого предательства, которые бы не навалились на меня. Это конец».

Сам Берлин был обречен с момента назначения Дёница и Кессельринга. Ибо это было молчаливым признанием того, что отныне Германии придется сражаться – если она вообще сможет это делать – двумя частями, и раз эти части все время сокращались, находившийся между ними город должен был неминуемо пасть. Гейнрици и группа армий «Висла» быстро оттягивали назад свой правый фланг, чтобы образовать южную стенку «квадрата», опирающегося на Балтику и Эльбу. Шёрнер, с самыми сильными войсками, оставшимися у рейха, прочно завяз в Карпатах. Венк, назначению которого так энергично сопротивлялся в январе Гитлер и который теперь командовал армией против американцев, получил личное послание, написанное от руки вечно покорным фельдмаршалом Кейтелем. Он умолял Венка повернуться спиной к Эйзенхауэру и двигаться на восток, на спасение Берлина. Венк двигался крайне медленно. Гарнизон же Берлина, если не считать кое-как вооруженные нерегулярные войска, насчитывал уже менее 25 тысяч человек: 57-й корпус Муммерта из двух регулярных, но малочисленных пехотных дивизий; дивизия СС «Нордланд»; батальон французских СС («Шарлемань») и охранный батальон СС Монке.