Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

Ц е й ц л е р. Я тоже слышал плохие мнения о Зейдлитце.

Г и т л е р… А под этим: «Хубе – вот это человек». Конечно, скажут, что было бы лучше оставить там Хубе и вывезти других. Но так как цена людей не нематериальна и так как нам нужны люди для всей войны, я определенно считаю, что было правильно вывезти оттуда Хубе. В мирное время в Германии около 18 или 20 тысяч человек в год предпочитали совершить самоубийство, даже не находясь в таком положении. Здесь человек, который видит, как 50–60 тысяч его солдат умирают, храбро защищаясь до конца. Как он сам может сдаться большевикам? О, это…

Ц е й ц л е р. Это что-то, чего вообще нельзя понять.

Г и т л е р. Но у меня были сомнения до этого. Это был тот момент, когда я получил его донесение, в котором он спрашивал, что ему делать. Как он может даже спрашивать о такой вещи? Теперь что же? Каждый раз, как крепость осаждена и коменданту предлагают сдаться, он будет спрашивать: «А теперь мне что делать?»

Ц е й ц л е р. Этому нет оправдания. Если его нервы сдают, он должен убить себя.

Г и т л е р. Если нервы сдают, ничего не остается, как признать, что не справляешься с ситуацией, и застрелиться. Можно также сказать, что этот человек должен был бы застрелиться, как древние полководцы, которые бросались на свой меч, когда они видели, что их дело проиграно. Даже Вар дал своему рабу приказ: «Теперь убей меня».

Ц е й ц л е р. Я все еще думаю, что они могли это сделать и что русские только говорят, что взяли в плен их всех.

Г и т л е р. Нет.

Э н г е л ь [89]. Самое удивительное, если я могу так сказать, это то, что не объявили, был ли Паулюс тяжело ранен, когда его брали в плен. Завтра они могли бы сказать, что он умер от ран.

Г и т л е р. У вас есть точная информация о том, что он ранен? Сейчас случилась трагедия. Может быть, это предупреждение.

Э н г е л ь. Имена генералов могут быть искажены.

Г и т л е р. В этой войне больше не будут присваиваться звания фельдмаршалов. Все это будет сделано только после завершения войны. Я не буду теперь считать своих цыплят, пока они еще не вылупились.

Ц е й ц л е р. Мы были так глубоко уверены, чем кончится это награждение, давшее ему последнее удовлетворение.

Г и т л е р. Мы должны были предположить, что оно окончится героически.

Ц е й ц л е р. Как можно вообразить что-нибудь другое?

Г и т л е р. Вместе с такими людьми в окружении как он мог заставить себя действовать по-другому? Если такие вещи случаются, я в самом деле должен сказать, что любой солдат, который рискует жизнью снова и снова, – идиот. Ну, если подавлен рядовой, я могу понять это.

Ц е й ц л е р. Для командира это гораздо легче. На него смотрят все. Ему легко застрелиться. Для простого солдата это трудно.

Г и т л е р. Меня это так сильно огорчает, потому что героизм стольких солдат сводится к нулю одним-единственным бесхарактерным, слабовольным человеком. Вы представьте, его привезут в Москву, и представьте эту мышеловку там. Там он подпишет что угодно. Он будет признаваться, писать прокламации – увидите. Теперь они покатятся вниз в своем духовном банкротстве до самого дна. Можно только сказать, что дурной поступок порождает новые беды. У солдат самым главным является характер, и если мы не можем воспитать его, тогда мы просто плодим чисто интеллектуальных акробатов и спиритуальных атлетов, мы никогда не получим расу, которая может выдерживать тяжелые удары судьбы. Это является решающим.

(Цейцлер рассказывает анекдот, цель которого принизить значение подготовки Генерального штаба.)

Г и т л е р. Да, нужно брать смелых, отважных людей, которые хотят жертвовать своей жизнью, как каждый солдат. Что такое жизнь? Жизнь – это нация. Индивидуальное все равно должно умирать. За пределами индивидуальной жизни есть нация. Но как может кто-либо бояться этого момента смерти, которой он может освободить себя от своего несчастья, если его долг не приковывает его к этой юдоли слез? Ну вот видите!

(Далее следует обсуждение, каково будет официальное отношение к сдаче 6-й армии. Цейцлер уходит. Входят Х р и с т и а н, Б у л е, Е ш о н н е к и К е й т е л ь. После чтения оперативных сводок из Африки и с Балкан снова возвращаются к теме Сталинграда.)

Й о д л ь. Что касается русского коммюнике, сейчас мы проверяем, не найдутся ли в нем какие-нибудь ошибки. Потому что одна ошибка – например, фамилия генерала, которого там не могло быть, – докажет, что все ими опубликованное взято из списка, который они где-нибудь захватили.

Г и т л е р. Они говорят, что они захватили Паулюса, а также Шмидта и Зейдлитца.

Й о д л ь. Я не уверен насчет Зейдлитца. Это не совсем ясно. Он может находиться в северном котле. Мы проверяем по радиосвязи, какие генералы находятся в северном котле.

Г и т л е р. Конечно, он был с Паулюсом. Я вам кое-что скажу. Я не могу понять, как человек вроде Паулюса не предпочтет пойти на смерть. Героизм так многих десятков тысяч солдат, офицеров, генералов сводится к нулю таким человеком, у которого не хватает характера сделать то, что сделала слабая женщина.

Й о д л ь. Но я не уверен, что это верно…

Г и т л е р. Тот человек и его жена были вместе. Потом он заболел и умер. Женщина написала мне письмо и просила позаботиться о детях. Она увидела, что не может продолжать жить, несмотря на детей. Потом она застрелилась. Вот что сделала женщина. У нее были силы – а у солдат нет сил. Увидите, не пройдет и недели, как Зейдлитц, и Шмидт, и даже Паулюс будут выступать по радио [90]. Их посадят на Лубянку, и там их будут есть крысы. Как можно быть таким трусливым? Я не понимаю этого.

Й о д л ь. У меня еще есть сомнения.

Г и т л е р. Извините, но у меня нет.

(Следует бормотание относительно выдвижения Паулюса, схожее с тем, что ранее говорилось Цейцлеру.)

Г и т л е р. Я вообще этого не понимаю. Стольким людям приходится умирать, а затем человек вроде Паулюса пятнает в последнюю минуту героизм стольких солдат. Он мог бы освободиться от горя и вознестись в вечность и бессмертие для нации, но он предпочитает ехать в Москву. Что это за выбор? Это просто бессмысленно – это трагично, что такой героизм так ужасно оплеван в последний момент.

Е ш о н н е к [91]. Я думаю, что, возможно, русские нарочно сообщили это. Они мастера на такие дела.

Г и т л е р. Через неделю они выступят по радио.

Е ш о н н е к. Русские даже смогут заставить кого-нибудь говорить вместо них.

Г и т л е р. Нет, они сами будут говорить по радио. Вы это услышите, и очень скоро. Они сами будут говорить по радио. Они будут просить тех, кто находится в котле, чтобы они сдались, и скажут совершенно отвратительные вещи о германской армии…»

На этом фрагмент кончается. Как очень часто в своих записанных разговорах, Гитлер выглядит примитивным, неглубоким и мстительным. Но это, конечно, не более чем дым, вырывающийся из трубы; что же творится там, внутри адской печи этого сатанического гения? Каковы были личные убеждения Гитлера, кипевшие в его мозгу ночами в темноте спальни? Что он думал о состоянии военных дел и о перспективе рейха? Последний шанс одержать полную победу исчез. Знаменитая «воля», к мистике которой он в прошлом призывал с переменным успехом и которую ему придется навязывать с маниакальным жаром теперь, когда близко маячило поражение, уже мало что стоила. На сцену должны были выйти трезвые расчеты. Время нужно было для создания нового оружия, дипломатия – для того чтобы использовать, говоря по-шахматному, пат, которого можно будет добиться с помощью нового оружия. Теперь, когда он видел, как стягиваются границы его завоеваний в Африке и на Востоке, он был готов на недолгое время позволить своим генералам отдавать пространство, выигрывая время. В разговоре с Йодлем в это время он сказал: