Эварт Окшотт - Археология оружия. От бронзового века до эпохи Ренессанса

Может показаться чересчур суровым запрещение людям биться на поединке, или искать приключений, или разъезжать «при оружии» без особого разрешения. Объясняли приказ страхом «нарушить спокойствие и испугать мирных людей». К примеру, в радиусе шести миль от Кембриджа запрещено было устраивать состязания. Вполне естественно, что суверены ревновали ко всему, что могло чересчур взволновать их вассалов, поскольку, без сомнения, неразрешенные турниры становились местом встречи для людей неуправляемых и зачастую превращали баронские замки в личные боевые школы. В те времена, когда власть, как правило, основывалась более на силе, чем на праве, королю опасно бывало позволять могущественным баронам собирать вокруг себя целое войско из рыцарей, всегда готовых вступить в схватку. В такой ситуации у хозяина местности, где проводился турнир, могли возникнуть намерения, могущие привести к тому, что покой в государстве сменится кровавой междоусобицей. Кроме того, проводя турниры без позволения, бароны стремились посягнуть на прерогативы властителя, он же не мог допустить (ради собственного спокойствия), чтобы прямой приказ остался неисполненным.

Рис. 84. Поединок. С незаконченного рисунка в Кодексе Вильгельма. Прибл. 1335 г.

Приблизительно начиная с 1250 г., а затем в течение всего XIV в. турниры переживали золотой век, поскольку сопровождались множеством пышных зрелищ и отличались исключительной галантностью. Рыцари сражались друг с другом как до смерти, так и для развлечения, впоследствии формальности в организации турниров сделали их менее опасными, и они оставались веселым, очаровательным зрелищем, во время которого храбрецы бились «на взмыленных конях, с мечами и сердцем полным дружелюбия», а прекрасные дамы с энтузиазмом смотрели на арену (рис. 84). В наиболее привлекательном описании турнира, относившемся к XIII в., рассказывается, что дамы отдавали свои шарфы и перчатки избранному рыцарю, который должен был носить их как знак особой милости, но по мере того, как возбуждение росло, срывали с себя и бросали «покрывала и шапочки, накидки и туники (в оригинале «chemises»), рукава и платья, пока все не оставались с непокрытой головой и не начинали смеяться над беспорядком в одежде друг у друга».

В начале XV в. английский трон захватили члены весьма практичного по своей природе дома Ланкастеров, и в турнирах в Англии появились новые черты. Наш пуританский герой Генрих V считал их легкомысленной, пустой тратой времени; он отказался устроить игрища, когда венчался с Катариной Французской. «Я скорее, – сказал он при этом, – позволил бы королю Франции и его слугам осадить город Сенс…»

Война стала делом серьезным, приближался конец эпохи рыцарства. Однако неужели она не была такой раньше, когда Генрих II постоянно сражался со своими неуправляемыми вассалами, Эдуард I пытался подчинить себе скоттов, а Эдуард III – получить корону и земли прекрасной Франции? Да, возможно, это все было серьезно для королей и прелатов, занятых политикой, а также для некоторых знатных лордов, которым была поручена организация военных действий и которые добывали деньги для того, чтобы их оплатить. Для горожан и крестьян это был вопрос жизни и смерти, ведь их постоянно убивали и грабили, жгли их дома; но для простого рыцаря, который сражался во время войны, это если и было серьезным делом, то совсем с другой точки зрения. Это было нечто вроде того, как профессиональные футболисты и атлеты относятся к своей игре, если не считать того, что во времена Средневековья это было приправлено и расцвечено великими и мрачными чарами. Даже такие бродяги-наемники, как странствующие рыцари, для которых война (любая, до тех пор пока был лорд, которому они служили, а у того были деньги) являлась работой и которые зарабатывали себе на жизнь мечом, даже они жаждали магии боя. Когда мы слышим о том, что рыцари в течение целого месяца стояли лагерем у моста и защищали его от всех, кто приближался, то это вовсе не романтическая сказка, а самая настоящая быль. До конца XIV в. такие вещи случались постоянно. Случались и более Удивительные события: в 1350 г. между Англией и Францией было заключено перемирие. Никто не воевал, и маленький гарнизон замка Джоселин в Бретони заскучал. Сенешаль сэр Роберт де Бьюманор, который берег Джоселин для Франции и герцогства Монфор, отправил вызов в соседний замок Плормель, который принадлежал Англии и графу Карлу Блуа и охранялся капитаном наемников, английское имя которого поставило в тупик Фройсара; он называет его «Брандебург», но кто это был в действительности, неизвестно – во всяком случае, этот человек стоял во главе горстки рыцарей и тяжеловооруженных всадников. В своем послании Бьюманор предлагал Брандебургу прислать одного, двух или трех своих лучших людей, чтобы они могли сразиться на мечах с тем же количеством его людей ради любви своих дам. «Нет, – ответил тот, – наши леди не захотели бы, чтобы мы рисковали собой ради призрачного шанса в одиночной схватке; выберите двадцать или тридцать своих товарищей, и мы сразимся с ними в чистом поле». Таким образом, было выбрано по тридцать лучших воинов с каждой стороны. Они отстояли мессу, вооружились и отправились на место сражения (поле, находившееся посередине между Джоселином и Плормелем), причем двадцать пять двинулись пешком и пять – верхом. Затем они сразились, и через некоторое время утомились настолько, что оба вождя отвели своих людей, чтобы передохнуть. Бьюманор сказал, что хочет глотнуть воды, и один из его спутников сказал: «Пей свою кровь». Затем они продолжили бой, и многие как с одной, так и с другой стороны были убиты, и наконец англичане проиграли. Те, кто не погиб в бою, оказались пленниками. Французы благородно заботились о них до тех пор, пока не излечили от ран, а затем освободили, получив выкуп. Сидя за столом короля Карла VI, Фройсар видел одного из этих людей, бретонского рыцаря по имени Ивейн Чаруэлз, и «его лицо было настолько изрезано и изрублено, что сразу видно было, каким суровым оказался бой».

Можно удивляться такой бессмысленной храбрости и жажде сражения ради сражения, но смеяться над ней нельзя – и презирать тоже. Война отвратительна, но такие происшествия уменьшают тяжесть горя, которое от нее неотделимо. Эти воины, хотя мы вряд ли можем как следует понять их чувства, хотели воевать и, если надо, умирать ради славы. При этом они сражались без личной ненависти друг к другу; если гибли – их хоронили с почетом, если были ранены, за ними заботливо ухаживали, и здесь не делали разницы между другом и врагом (использовавшиеся в Средние века для лечения ран средства были намного эффективнее тех, которыми пользовалась Флоренс Найтингейл при Скутари в 1854 г.). Если воины попадали в плен, к ним обычно относились вполне дружелюбно и окружали заботой до тех пор, пока они не смогут собрать денег для выкупа. Одним из рыцарских правил считалось не требовать от пленника выкупа, который мог бы совершенно разорить его. Он должен был сказать, сколько может позволить себе заплатить, и тот, кто взял его в плен, принимал предложенные условия. Однако были случаи, когда захваченных рыцарей бросали в башню, где, как говорит дю Гесклен, «крыс и мышей больше, чем певчих птиц», но, к счастью, такое недоброжелательство встречалось сравнительно редко; прекрасным примером того может служить пленение Ричарда I Леопольдом Австрийским и императором Генрихом VI.