Нина Берберова - Дело Кравченко

Кравченко приближается все ближе к свидетелю. Жандарм быстро становится между ними обоими.

Председатель: Я прошу сказать Кравченко, чтобы он был вежливее со свидетелями. Они позже сведут свои счеты. (Смех.)

Колыбалова уводят. На его место приходит второй советский свидетель: инженер Василенко, депутат верховного совета Украины с 1938 года.

Уровень интеллигентности приблизительно тот же, что и Колыбалова, но в нем больше уверенности в себе и голос его громче.

Этому свидетелю было суждено потопить и себя, и своих единомышленников.

Началось, впрочем, все самым обыкновенным образам: была вновь пущена в ход пластинка, которая служила накануне Романову: плагиат, растрата, успех у женщин. В Америке свидетель застал однажды у Кравченко на квартире… даму!

— Назовите ее! Она завтра же будет здесь! — смеется Кравченко.

Василенко: Когда я уезжал из Америки (февраль 1944 г.), Кравченко дал мне письмо к своей матери. Он всегда производил впечатление человека, который жаждет славы, хочет быть известен повсюду. Это ему не удалось! (Продолжительный смех в публике.)

Василенко кончил свои показания и перед тем, как дать адвокатам возможность задавать ему вопросы, председатель Дюркгейм объявляет перерыв.

Журналисты и публика, выходят из душного зала. Выходит и Зинаида Горлова, находившаяся в зале между Романовым и своей спутницей, женщиной средних лет, небольшого роста, которая заявляет журналистам, что она говорит только по-французски и по-армянски, а по-русски не говорит. Принимая во внимание, что Горлова не говорит ни по-французски, ни, конечно, по-армянски, это кажется несколько невероятным.

На широкой площадке Горлова, ее спутница, Романов, Колыбалов и редакторы и адвокаты «Лэттр Франсэз» оживленно беседуют. Горлова позирует фотографам, улыбаясь. Вид у нее довольный. На ней коричневое зимнее пальто с мехом и высокая шляпа. После Кривого Рога, где она прожила свою жизнь, парижские фотографы доставляют ей удовольствие, которого она и не скрывает.

Через 20 минут заседание суда возобновляется.

Василенко отвечает на вопросы адвокатов: Кравченко никакими заводами не управлял. То, что он под присягой говорил комиссии по расследованию антиамериканских действий — сплошная ложь, закупочная комиссия была «как бы» милитаризована и поэтому Кравченко — дезертир.

Василенко: Я был советским ректором…

Кравченко: Я был русским, и это лучше!

Василенко: Вы себя продали!

Кравченко: Кому я себя продал? Вы себя продали! (Внезапно он переходит на «ты».) Мои свидетели завтра придут, они тебя хорошо знают, они все расскажут про тебя!

Василенко: Ты меня знал с хорошей стороны.

Кравченко: Я тебя знал с хорошей стороны, а они все-таки расскажут!

Мэтр Изар просит выслушать документ, полученный им из американского посольства: из него следует, что советское правительство, после того, как Кравченко 3 апреля 1944 г. уехал из Вашингтона, только 18 апреля сообщило властям о его бегстве, и только 6 мая потребовало его выдачи, как дезертира. Если бы он был дезертир, оно бы на следующий день сделало соответственное заявление.

После короткой схватки между мэтром Изаром и Вюрмсером, обвинившем адвоката в коллаборации, мэтр Изар приступает к вопросам:

— Был ли свидетель на Украине?

— Да, в 1934 году.

— Что сталось со следующими членами партии, бывшими в правительстве Украины: Коссиор?

— Не слыхал такой фамилии.

— Хатаевич?

— Не слышал никогда.

— Любченко?

— Не знаю… (Кравченко, тихо: не крути, не крути, отвечай!

— Якир? Строганов? Марголин?

Василенко сердится, нервничает.

— Почем я знаю!

Мэтр Изар: Куда девались старшие инженеры: Блинов?

— Где-то работает.

— Бирман? Радин? Калашников? Беликов?

Вюрмсер: Это что-же, телефонный указатель?

Изар: Да, тюремный и лагерный! Отвечайте, где Вишнер, Стрепетов, другие? Они все погибли во время чистки!

Нордманн: Потому русские и выиграли войну, что у них не было пятой колонны.

Но Василенко, отвечающий все время: не могу знать, не слыхал, что вы ко мне пристали! — как-то сразу отпал, съежился, примолк.

В зале движение. Судьи угрюмо слушают список ничего не говорящих им фамилий!

Мэтр Изар еще не кончил. Он спрашивает, слыхал ли свидетель что-нибудь о «тройке», которая могла приговаривать заочно?

— Нет… Впрочем, я никогда не вмешиваюсь в дела НКВД.

— А что вы слышали об Особом Совещании, так называемом ОСО, которое было учреждено после того, как убрали Ежова и Ягоду?

Василенко (плаксиво): Я не знаю… Что было бы, если бы я спросил господина адвоката о производстве труб?

Изар: Куда девались 50 из 71 членов большевицкой головки после чисток?

Василенко (совершенно потерянный): Я не буду больше отвечать. Я не занимаюсь статистикой.

Мэтр Альперович: Что вы знаете о коллективизации и раскулачивании? О голоде на Украине? О гибели скота?

Василенко: Я мало занимался этим. Я жил всегда в городе и не выезжал в деревню.

Ему читают речь Сталина, от 1930 года, в которой этот последний требует насильственной коллективизации.

Кравченко: Это слова самого Сталина!

Василенко: Я думаю, мы прекратим этот разговор… ну, что это, право!

(В зале поднимается гул, председатель призывает к порядку.)

Вюрмсер: Что было бы, если бы мы вас спросили: куда девались Дорио, Фроссар, Кламамюс, Бержери? [4] Коммунисты, порвавшие с партией. Н. Б.

Мэтр Изар подхватывает последнее имя:

— Если это камень в мой огород, то я сотрудничал с Бержери ровно столько времени, сколько вы сами!

Жак Николь, запоздалый французский свидетель ответчиков, ученый, друг Жолио-Кюри и покойного профессора Ланжевена. Это господин весьма почтенной наружности с волосами двух разных цветов и длинной губой. Он бывал в России, понимает по-русски.

— Я много раз был в этой стране и должен сказать, что всем там живется превосходно, — начинает свои показания Николь. — Прежним «гран-сеньорам» и новым людям — всем одинаково свободно и хорошо жить. Писатели и артисты, как молодые, так и старые, очень довольны своей жизнью, все имеют возможность работать, ученые процветают, нас кормили обедами, потом мы гостили у знаменитых академиков в гостях. В нашу честь был устроен суд над преступниками. Суд этот был так гуманен, что в антракте обвиняемым подавался чай и все, что им было нужно. Мои друзья — прежний «гран-сеньор». Николай Крылов, знаменитый украинский писатель, академики Гамалея, Трайнин — все отлично себя чувствуют.

В эту минуту мэтр Изар не выдерживает и что-то тихо говорит, видимо, не очень лестное для свидетеля. Тот немедленно обижается: