Александр Подрабинек - Карательная медицина

Непонятным и необычным кажется обывателю поступок, например, генерал-майора П.Г. Григоренко. Человек, имеющий материальный достаток, твердое положение в обществе, устроенный быт, вдруг встает на путь активного сопротивления социальной несправедливости.

Озадаченный обыватель воскликнет: «Ненормальный!»

Бдительный коммунист прошипит: «Враг!»

Психиатр констатирует: «Душевнобольной. Социально опасен».

Так совершается этот переход. Так происходит обесценивание медицины в угоду власти. Так торжествуют примитивизм понятий и нетерпимость.

Совсем диким кажется обывателю поступок Ильи Рипса — в знак политического протеста принявшего решение умереть. Это выше обывательского понимания, это выходит за установленные им рамки нормального социального поведения. Эгоизм, трусость, рабская покорность — характерные черты среднего советского человека. Те, кто осмеливаются вести себя иначе, ненормальны по советским нравственным меркам.

И П. Григоренко, и И. Рипс, и многие другие, отошедшие от советских норм общественного поведения, поплатились за это принудительным лечением в психиатрических больницах. Возможно, если бы общественное мнение не расценивало этих людей как ненормальных, психиатры не решились бы объяснять их поведение как следствие психической болезни. Пренебрегши медицинским долгом и профессиональной порядочностью, они сделали своей опорой дилетантизм и невежество, отождествляя нетривиальность, нравственную необычность с психической неполноценностью.

Эти психиатры к тому же настолько недобросовестны, что не утруждают себя даже поисками общепризнанных диагнозов. Они пишут то, что кажется им ненормальным по их непрофессиональным, обывательским меркам: «мания правдоискательства», «мания марксизма» и т. д. Действительно, какому нормальному человеку в СССР придет в голову искать справедливость? Вполне возможно, что у многих карателей от медицины действительно где-то гнездится мысль: «А не сумасшедший ли он в самом деле?» Настолько сильны у нас традиции несвободы и пропаганда единомыслия, что далеко не всякий решится признать за другим право на общественную позицию, отличную от официальной.

У психиатров-карателей существует некий переводной термин, связывающий девиацию поведения с психической патологией, — «неправильное поведение». Правила поведения вырабатываются традицией и укрепляются законом, но кара за нарушение этих правил стала прерогативой психиатрии.

Этот подход характерен для замкнутого, несвободного общества с установившейся формой единомыслия, с чертами тоталитаризма. Свободное плюралистичное общество допускает широкий нравственный выбор, возможность естественного поведения людей с различными нравственными позициями. Свобода и терпимость учат уважать чужие мнения, не допускают возможности огульного обвинения в психической неполноценности из-за несогласия или даже непонимания.

В советском обществе несогласие одиночек вызывает непонимание масс и властей. Не имея культуры свободы и, больше того, желая сохранить тоталитаризм, власти обвиняют инакомыслящих в сумасшествии.

Корни карательной медицины — в отчуждении, в непонимании, огульности, самоуверенности, нетерпимости. Это ее психологическая основа. Следующий шаг — наказание за несоответствие традиционным нормам. Тоталитарная политическая власть карает тех, кто несет людям мысль о свободе и плюрализме, об открытом противоборстве идей. Изобилие лозунгов «Народ и партия едины», «Еще теснее сплотимся вокруг родной ленинской партии», «Дело партии — дело народа» указывает, насколько власть дорожит монолитностью и единообразием общества. На наших глазах происходит попытка осуществления «Проекта о введении единомыслия в России» Козьмы Пруткова [3] Козьма Прутков. Проект: о введении единомыслия в России. М., изд-во «Художественная литература», 1955, стр. 152. .

Таковы, на наш взгляд, более глубокие причины существования карательной медицины в СССР.

Слава Богу, «ненормальные» все-таки существуют в нашей стране. Это не только психически, но и нравственно здоровые люди, несущие нашему духовно больному обществу культуру свободы и демократии, за что их и обрекают на заточение в психиатрических больницах.

Принцип ненаказуемости душевнобольных, совершивших правонарушение, в настоящее время прочно утвердился в общественном сознании и юриспруденции всех социальных систем. Даже тоталитарные режимы, насколько нам известно, de jure не отступают от этого принципа. Институты принудительного лечения имеются и в высокоразвитых демократических странах. В Великобритании, например, «Broadmoor Institution», куда душевнобольных, совершивших правонарушение, интернируют по вердикту суда «guilty, but insane» [4] «guilty, but insane» — виновен, но психически болен (англ.). . Принцип ненаказуемости душевнобольных — выдающееся достижение человеческой мысли и морали, свидетельство нравственного прогресса человеческого общества и государственных институтов.

Отражение принципа ненаказуемости мы находим в законодательствах и других юридических документах разных стран и времен. Распространено мнение, что впервые в законодательной практике принцип ненаказуемости душевнобольных утвердился в кодексе Наполеона Бонапарта (1810г.):

Статья 64. «Нет ни преступления, ни проступка, если обвиняемый во время совершения действий находился в состоянии безумия».

Безусловно, кодекс Наполеона I сыграл большую роль в утверждении ненаказуемости, ибо за ним последовала соответствующая статья в Уложении о наказании в Германской империи. И в Проекте Уложения о наказаниях в Российской Империи (1813г.):

«Не вменяется в вину деяние, совершенное в безумии или сумасшествии, которое должно быть доказано законным образом». С этого времени, с этих законов начал укрепляться в Европе принцип ненаказуемости душевнобольных, и de jure юстиция европейских стран от этого принципа уже не отступает.

Однако неправильным было бы утверждать, что заслуга здесь принадлежит исключительно Наполеону I. Еще до Наполеона во Франции существовал «План уголовного законодательства» Жана Поля Марата, где предусматривалась ненаказуемость душевнобольных:

Статья «О тех, кто не ответственен в своих действиях перед правосудием».

«Не следует карать ни слабоумных, ни умалишенных, ни стариков, впавших в детство, ибо они сами не сознают, когда совершается зло, и вообще едва ли ведают, что творят.

Не следует также карать детей, ибо они еще не сознают обязанности подчиняться законам».