Владимир Губарев - XX век. Исповеди: судьба науки и ученых в России

— Раньше ведь обходились весьма неплохо обычными способами, не так ли?

— Надо полностью исключить, так называемый, "человеческий фактор".

— Это и безопасность, и нераспространение?

— Раньше как было: проверили тебя, прошел медицинскую комиссию — приняли на работу… Медкомиссия раз в квартал, а на спецработах — каждый день… "Органы" тебя проверили-родственники нормальные, психических расстройств нет, советской власти предан, значит, работать будешь надежно… А теперь мы спасаемся и от "внешних" врагов и от "внутренних". Вдруг внутри персонала — по сговору или за деньги — найдется человек, способный принести вред!

— Нельзя ли поподробнее об этой проблеме, которая, как мне кажется, возникла именно сейчас?

— "Внешний" враг — понятие привычное и знакомое. И защита от него — это колючая проволока, охрана, закрытая зона и так далее. А "внутренний" враг- это особое понятие. Обратите внимание: в последние годы нам уже "вбили" в голову, что если зарплату не платят, то такого человека легко можно совратить, мол, за деньги он может и секреты государственные продать. И такое представление постепенно становится привычным, более того, оно оправдывается некоторыми политиками… И постепенно психология человека меняется, она отличается от той, что была при социализме, а потому мы должны вводить системы автоматического контроля.

— Неужели такой перелом происходит и вы его реально ощущаете?

— К сожалению, это реальность. И мы обязаны ее учитывать.

— А когда вы начали работать в отрасли?

— В 62-м году, и фазу же попал на воздушные испытания. Это была последняя воздушная "Сессия", тогда на Новой Земле испытывали самые мощные заряды. Я приехал туда — в октябре были последние воздушные взрывы. Потом я уже перешел "под землю".. Так что есть возможность сравнивать. В те времена мы полагались на человека, на его сознательность, но теперь это проблематично, а потому начинаем внедрять всевозможные автоматические системы контроля. Кстати, в Лос-Аламосе и Ливерморе, где мне довелось побывать, это существует давно, с самого начала: там такие понятия, как "совесть", "сознательность" не очень-то учитывались. Да, я понимаю — все верят в Бога, но, тем не менее, системы контроля очень жесткие, проверки и перепроверки и так далее. Я так бы сказал: "Полное недоверие к человеку!" При входе покажи, что ничего на объект не заносишь, идешь назад — ничего не выносишь, металла нет, активности тоже — и все записывается в компьютер. Даже если охранник чего-то не заметит, компьютер запишет, и если что-то произойдет, вам обязательно напомнят об этом нарушении, мол, охранника мы уволим за невнимательность, но и вы обязаны понести наказание…

— Такое впечатление, что вы осуждаете подобную систему?

— Мы привыкли к иному, но перестраиваться надо… Наши сотрудники поездили к американцам, посмотрели на их систему "полного недоверия к человеку" и поняли, что ее нужно перенимать. И теперь в научно-исследовательских работах появилась и такая строка: "мера борьбы с внутренним врагом". А это и забывчивость, и халатность, и сговор. И прямой подкуп, в общем все, что может привести к утечке секретной информации и материалов.

— Как все-таки вы попали на Новую Землю? И почему сразу после приема на работу — ведь такое случается редко!

— Я закончил радиотехнический факультет Уральского политехнического института… Мой старший брат еще из Арзамаса-16 был переведен в Челябинск-70, мы с ним списались, и он прислал мне анкету. Взяли, и сразу же подключили к работе — делался спецрадиодальномер. Во время взрыва надо было измерить расстояние от бомбы до самолета. Работа кипела, не считались ни со временем, ни со своими личными заботами — всего себя отдавали делу. Тем более холостым был… И уже в октябре поехал с макетом на полигон, где участвовал в испытаниях. В 63-м году воздушные испытания были прекращены, но работы по дальномеру продолжались… На полигоне под Керчью однажды я пробыл девять месяцев. А ведь только что женился, но такая уж судьба у испытателей — полигоны, командировки и снова полигоны… А в 65-м году переключился на работы, связанные с измерениями при подземных ядерных взрывах. И с тех пор — тридцать лет! — на испытаниях. В том числе и на полигоне в Неваде. Был там три раза, дважды — во время испытаний. Это был совместный эксперимент в 88-м году, а потом контроль за предельной мощностью — это 91-92-й годы.

— Что-нибудь поразило при воздушном взрыве тогда на Новой Земле?

— Я был довольно-таки далеко, а потому увидел гигантское зарево. Чем-то оно напоминало северное сияние… При нем обычно бегут полосы по небу, будто занавес Большого театра закрывается… Но при ядерном взрыве все небо высветилось, и яркие облака на нем… А потом уже подземные взрывы — физически чувствуешь огромную мощь… Кстати, на полигоне в Неваде совсем иные ощущения. Их командный пункт очень далеко от места взрыва, и порода мягкая, а потому ощущения землетрясения после взрыва нет. Кнопку нажали, по телевизору увидели, как поднялась земля, и все! Ощущений сейсмичности никаких нет… А через месяц приехали в Семипалатинск. И были очень близко от эпицентра. Даже я, проработав там 30 лет, так близко никогда не был… А тут земля поднялась куполом, по ушам ударил звук — все это рядом с тобой… Тут уж не только разумом понимаешь, но и физически чувствуешь, какая энергия выделилась!

— Вы только боевыми "изделиями" занимались?

— Не только!.. Начиная с 68-го года, и мирными ядерными взрывами. Мы с вами впервые встретились как раз на Памуке во время гашения нефтяного фонтана. Просто вы об этом не помните…

— Мне было запрещено общаться с "изделъщиками", уж очень вы секретными были тогда людьми!

— Это верно… Да, жарко там было, все плавилось. Помню, суп даже готовили там, где "фонтанчики" газа из земли выходили… И очень тяжело было проводить измерения, так как пленки не выдерживали, а потому приходилось заряжать аппаратуру ночью, рано утром проводить измерения, и тут же пленку обрабатывать. Чуть задержишься, и измерения уже не проведешь…

— А еще что помн ится?

— Как буровики эксперимент по выживанию черепах ставили. Было много тампонажных машин, чтобы бетонировать скважину. Невдалеке была емкость для раствора. Давление в ней можно создавать до 30 атмосфер. Они туда черепаху помещают, и секунд через тридцать после подачи давления вытаскивают. Бросают на землю, а черепаха ползет!.. Но конечно же, главное — запомнился сам эксперимент- он для нашего института был первый и удачный! А потом еще в четырех-пяти экспериментах участвовал, в частности, на Кольском полуострове по дроблению апатитовой руды. В 72-м году и в 84-м… Дробили куб — 60 X 60 X 60 метров — ядерным взрывом, а затем снизу по технологической штольне породу вынимали, на фабрике перерабатывали и этим удобрением специальные поля удобряли, выращивали на них пшеницу, убирали и делали муку. И всю цепочку тщательно проверяли, чтобы ответить на главный вопрос: "чисто или нет"? Первый опыт дал положительные результаты, а потому спустя двенадцать лет провели новый эксперимент уже с двумя взрывами. Это не только увеличение объема, но и более мелкое дробление, так как взрывы шли почти одновременно… Но потом программу эту быстро свернули, а чуть позже — в 89-м году — ее полностью закрыли. Был я и на мирных взрывах сейсмозондирования. Это очень интересная и нужная для страны программа — по сути перспективная разведка полезных ископаемых… Да, еще я принимал участие в гашении фонтана на Печоре в 82-м году. За участие в этой работе я получил Государственную премию. Ну а сотрудники из нашего отдела, конечно же, были на всех экспериментах, которые осуществлял наш институт, будь то военные или мирные взрывы.