Дэвид Бакстон - Абиссинцы. Потомки царя Соломона

В то время как иллюстрированные Евангелия продолжали создаваться в XV столетии, изображения других сюжетов, и не только в книгах, приобрели теперь важное значение. По крайней мере, они кажутся такими важными в ретроспективном взгляде на это время, ибо мало что от него сохранилось. Ранние книги Евангелия отражают абиссинскую зависимость от Сирии и Армении, и мы можем ожидать, что найдется соответствующее свидетельство хорошо известных контактов с коптским Египтом, который направил Абуну в абиссинскую церковь. И в действительности свидетельства подобного коптского влияния в живописи имеются, хотя в точности неизвестны пути его передачи, вероятно, манускрипты не были задействованы при этом.

Сидящие верхом на коне святые (рис. 33), столь характерные для абиссинской живописи, практически наверняка имели коптское происхождение. Фигуры всадников широко распространены в египетском и коптском искусстве. Хорошо известный рельеф XV столетия (сейчас находится в Лувре), изображающий всадника Гора, протыкающего копьем духа зла, представленного в виде крокодила, намекает на возможное происхождение святого Георгия, закалывающего дракона, и других похожих сюжетов, ставших чрезвычайно популярными во времена крестовых походов. Именно Египет также ответствен за характерные цвета, которые стали соответствовать цвету лошадей конкретных святых: конь святого Георгия белый, святого Меркурия – черный, святого Теодора – красный. Этой традиции придерживались в Абиссинии, где святые всадники начали появляться в манускриптах в XV столетии и с тех пор оставались чрезвычайно популярными.

Рис. 33. Двойной диптих с современными картинками, изображающими слева направо святого всадника Галавдевоса, святого Георгия и дракона и Троицу. Общая высота – 28 см

Другим определенно коптским мотивом является фигура с вознесенными вверх руками – раннехристианская поза молитвы. Эти фигуры – оранс – постоянная черта коптских рельефов на мраморе и известняке, включая бесчисленные погребальные стелы, в большинстве своем относящиеся к IV и V столетиям. Этот сюжет также распространился в Абиссиний, вероятно, в древние времена, тем не менее старейшие известные нам орансы появляются в XV столетии в воспроизведении различных сцен Писания (включая ветхозаветные), таких, как, например, трое юношей в огненной печи. Другие иллюстрации этого периода изображают святых и отцов церкви, многие из которых тоже принимают эту позу с воздетыми к небу руками. Эти сцены часто отмечаются примечательной стилизацией черт лица, рук и одежды (рис. 34). Дева Мария также часто представлена как оранс.

Рис. 34. Деталь фигуры Абба-Бисоу, аскета египетской пустыни из копии Гадла Абау, то есть Деяний отцов начала XV столетия (из Плайн)

Определенное число вариаций на тему «Мадонна с Младенцем» имело хождение в Абиссинии между 1400-м и 1600 годами, до того как все они, к сожалению, были вытеснены единственным стандартным вариантом в начале XVII столетия. Некоторых из этих ранних мадонн копты знали, например Дева, кормящая Младенца, или Дева, сидящая на троне с Младенцем на коленях. Был ли коптский Египет посредником в этом деле или не был, однако большинство полотен, изображающих абиссинских мадонн, имеющих при себе часто характерные византийские тронные подушки, определенно заимствовано с восточно-христианских прототипов. Помимо только что упомянутых, мы находим вариации поздневизантийской Одигитрии, где Младенец обнимает свою мать. Другой тип из восточно-христианского мира, известный на ранних стенных росписях в тыграйских выдолбленных в скале церквях, – фронтально изображенная Дева с Иисусом в круглом медальоне на груди. Еще один вариант – изображение Богоматери как царицы небесной, окруженной ангелами.

В дополнение ко всем этим примерам существуют варианты, в которых младенец Иисус держит в руке игрушку в форме веточки, цветка или птицы. Эти черты, вероятно, западноевропейского происхождения (что весьма правдоподобно), так как известно, что несколько итальянских художников и один португальский посетили Абиссинию в этот период, причем один из них в начале XV столетия. Из какого источника бы ни были заимствованы мадонны, вскоре они претерпели «акклиматизацию» и стали по-настоящему абиссинскими, то есть произошло стилистическое изменение, навязанное традициями и вкусами страны или же возможностями самих художников. Но одна новая черта появилась в самой иконографии сюжета – по бокам почти каждой абиссинской Мадонны находятся архангелы Михаил и Гавриил с вынутыми и поднятыми вверх мечами для ее защиты.

Большинство вариантов мадонн, описанных выше, пишутся обнаженными (обычно темперой) на деревянных дощечках, которые в виде диптихов, двойных диптихов и триптихов до сих пор хранятся в сокровищницах некоторых абиссинских церквей. Многие прекрасные экземпляры, датируемые периодом, описываемым в настоящий момент, собраны в коллекции музея Института эфиопских исследований в университете Аддис-Абебы. На них Дева и Младенец очень часто изображены на левом крыле диптиха или на центральной панели триптиха. Среди других часто представленных сюжетов можно назвать Распятие, двенадцать апостолов вместе со святым Павлом, многочисленных святых всадников на лошадях разных расцветок, Троицу, изображенную в виде трех одинаковых стариков (см. рис. 33). (Этот любопытный сюжет, запрещенный на Западе собором в Тренте, но до сих пор популярный в Эфиопии, был также известен в долине Нила, так как появлялся среди фресок XII столетия в христианском районе Фарас.)

Эти рисунки в основном чрезвычайно наивные и по большинству внешних стандартов до смешного неумелые в исполнении. Изображения на них линейные и плоские, без всякой попытки передать иллюзию перспективы и объема. Цветовой спектр жестко ограничен, и полутона достигаются редко. Фигуры почти не имеют узнаваемой анатомии, и их пропорции свободно варьируют для занятия доступного пространства. Тем не менее можно сказать, что этот наиболее изолированный из всех форпост христианства имел хоть какое-то христианское искусство в общепринятом его понимании. Если посмотреть с этой точки зрения, интерес к этим изображениям весьма велик. И более того, они отражали глубокую и абсолютную веру, а их красота западала в память людей, привычных к местным стандартам художественного выражения.