Алла Демидова - Письма к Тому

В апреле мне надо лететь во Францию на русский кинофестиваль в небольшой городок Лимож. Оттуда напишу.

Всего доброго.

9 апреля

Лечу во Францию, в Лимож – там кинофестиваль. Гостиница забавная. В холле – раритет – старинные граммофоны, шарманки, старые телефонные аппараты. Почти музей – так всего много. И городок забавный.

10 апреля

Небольшая пресс-конференция. Днем наш с Катрин (франц. актриса) концерт по русской поэзии прошел хорошо.

В 20 ч. – просмотр «Крейцеровой сонаты» – неплохо, но нет промежуточной игры. Все слишком в лоб. У меня эпизод, от которого надо бы отказаться, но попросил Михаил Абрамович Швейцер. После «Бегства мистера Мак-Кинли» неудобно было говорить «нет».

11 апреля

11.45 – TV. Я и Валера Тодоровский. Камера все время держала его лицо – уж больно красив.

В 2 ч. – общий обед.

В 15 – пресс-конференция по «Крейцеровой». Отвечал Янковский.

20 ч. – фильмы Тодоровского «Оркестр» и «Подмосковные вечера» – оба понравились. Хорош Машков и эта актриса с улыбкой «как глобус». Я ее помню по спектаклям Некрошюса, но там она играла небольшие рольки писклявым голоском.

12 апреля

Гуляла по городу. Оказывается, здесь знаменитый фарфоровый завод. Купила, конечно, очередную чашечку.

Парк – хороший воздух. Несуетная провинциальная жизнь. Сейчас отдых, а завтра надо будет смотреть сразу три фильма. «Короткое путешествие в осень», «Вишневый сад» и «Катафалк» (Тодоровский).

13 апреля

Вечером два фильма: «Я люблю» Черныха и «Пропавшее озеро» Олега Ковалова.

14 апреля

«Лимита» Евстигнеева. Опять очень хорош Машков. Явно будущая звезда.

Сокуров – «Сохраненные страницы» – очень чувствуется прием.

15 апреля

Днем смотрела короткометражки, а вечером «Женщина в окошке».

16 апреля

Рано утром взяла билет первого класса в поезд и в Париж. Хочу побыть там несколько дней.

Звонила в Москву. Театр улетает в Афины – дорепетировать и выпускать «Медею», как было с «Электрой». Как хорошо, что я не с ними. Да и Любимов явно не хотел со мной работать, чтобы не думали, что проект только для меня. А когда я увидела макет – a lá Чечня – поняла, что играть такую Медею не хочу. И произошло все как когда-то в «Обмене» по Трифонову, когда мы с Филатовым дошли до прогонов, но играть ни он, ни я не жаждали, и мне не нравилась пьеса, и когда я попросила Любимова отпустить меня в Венгрию на неделю советских фильмов, он охотно согласился. Так мы без скандала вышли из этого спектакля и, слава Богу, его никогда не играли.

И все-таки конфликт с «Медеей» для меня не прошел даром. Любимова в Москве практически не было. Он репетировал с труппой в Афинах. В театре, после раздела «Таганки», у меня остался один спектакль «Преступление и наказание», где я играла небольшую и нелюбимую роль матери Раскольникова. За спектаклем никто не следил. Он разрушался на глазах. Публика в театре в это время была случайная, а на этот спектакль сгоняли школьников. Я старалась не играть в таком бедламе: то уезжала, то брала больничный. Но и не брала зарплату в кассе, благо она была смехотворная. В театре появился слух, что я, как Губенко – новую сцену, собираюсь присвоить для себя малую, где в свое время мы репетировали и играли «Квартет», платя театру 20 % от сбора. Актеры, конечно, это не знали, и по гримерным поползли слухи. Думаю, что внутри труппы меня никогда не любили. Я не входила ни в одну из компаний, которые всегда складываются, когда долго работаешь в одном театре. Я знала, что на меня наговаривают Любимову всяческие небылицы, но я никогда ни с кем не выясняла отношений, а с Любимовым в первые годы работы вела внутренние монологи: «Почему он так подвержен внушению?»

Я всегда старалась быть в стороне. И только при разделе театра включилась в борьбу за Любимова. Я тогда была целиком на его стороне.

И 4 июля 1995 года меня вызвал к себе Глаголин – тогдашний директор театра – и предложил написать заявление об отпуске на 3 месяца без сохранения содержания, раз я отказываюсь играть «Преступление». Я с удовольствием подписала. Глаголин спросил: «Хотите, назову людей, которые просили Вас уволить?» Я ответила, что знаю.

После этого разговора я спустилась в зал и посмотрела «Тартюф». Он шел из рук вон плохо. Плохо играли. Плохо работал свет. Публика была ужасная – реагировали на самые грубые краски.

После этого в Театр на Таганке я не приходила много лет.

2 сентября 1995 г.

Том, Вам еще не надоели мои письма? Для меня это своего рода дневник. Я сейчас в Афинах и поскольку я здесь особенно чувствую одиночество, поэтому опять пишу. У меня здесь целая квартира в театре у Терзопулоса, все меня здесь любят, тьфу, тьфу… Но…

В августе посмотрела в Эпидавре (Epidauros) спектакль Теодора Терзопулоса «Антигону» с итальянскими актерами. Очень хорошо. Они репетировали в Риме, и я к ним приезжала смотреть репетиции. Жила тогда в чудной гостинице около Колизея. Спектакль получился очень хороший. Акустика в древнегреческом театре волшебная. Можно говорить шепотом, и все равно слышно в последних рядах. Театр сделан такой огромной каменной чашей. Вокруг построили жилые деревянные домики для актеров и приезжих. Я там ночевала, вернее не спала – духота, мошкара и антицивилизация. А театр – чудо! В Афинах под Акрополем есть тоже такой же театр, но поменьше. Называется Иродиум. Там я посмотрела японский спектакль «Дионисий» режиссера Сузуки. Опять очень хорошо.

В Heraklion’е у меня были мастер-классы для молодых актеров, правда, с плохой переводчицей, поэтому не знаю, что они поняли про психическую энергию. Но слушали хорошо. Дала им несколько упражнений.

Наших актеров, по-моему, неправильно учат. Трагедии нельзя играть без перепадов голоса. А наши актеры все почти играют на средних регистрах.

В греческих трагедиях нельзя играть без ощущения Рока, фатальности. Там другая мораль. Ну, что я Вам об этом пишу – сами отлично знаете! Это я в полемике с «кем-то».

Скоро напишу еще. Я с греками не умею общаться, хотя они меня любят. Обнимаю.

9 сентября 1995 г.

Дорогой Том! Я уже месяц сижу в Греции. Жара! Днем старюсь никуда не выходить. В квартире в театре Теодора, где я живу, на потолках висят большие пропеллеры. От электричества они крутятся. Вот под ними можно существовать. Но иногда я вылезаю из своей норы и еду, например, за сколько-то там километров в Epidaurus (Эпидавр – их самый большой древнегреческий театр) смотреть спектакль «Антигону», о котором я Вам писала. Теодор придумал какие-то забавные технические штучки. Например, начало: в темноте сверху на небе начинает ползти медленно узкий красный луч, доходит до сцены и освещает очень красивую мизан сцену – Антигона в каком-то белом прозрачном коконе, который потом растягивается в большое полотно. Пришлось там же ночевать. Ночью сыро и пауки, которых я панически боюсь. Вообще – боюсь всех, у кого больше четырех ног, даже мух.