Николай Жогин - По следам преступлений

Быстро пробежала Екатерина Семеновна заключение эксперта.

— Так я и думала! — вскрикнула она от неожиданности. — Сорокин не мог, не мог при всем желании предотвратить аварию. Рано оборвалась жизнь Вити. В этом виноваты прежде всего мы сами, взрослые. Мы не сумели довести до его сознания элементарные правила поведения детей на улице. Безусловно, виноват и он сам, опрометчиво решив перебегать улицу перед самой автомашиной. Но что делать? Это случилось…

Екатерина Семеновна буквально вбежала в кабинет прокурора.

— Следствие по делу Сорокина закончила, — сказала она. — Он не виноват.

— Ну, докладывайте.

Внимательно выслушав обстоятельный доклад следователя, Николай Федорович сказал:

— Согласен. Выносите постановление о прекращении дела за отсутствием в действиях Сорокина состава преступления, — а потом, не скупясь на похвалы, добавил: — Молодец!..

Сегодня Сорокин после долгого перерыва снова сел за руль своего самосвала. Его доброе имя восстановлено.

Но не менее счастлив и тот, кто своим кропотливым, упорным трудом вернул свободу невиновному.

Мастер остановился около Владимира.

— Яхнов, зайди в заводоуправление. Прямо сейчас.

Он вздрогнул, услыхав свою фамилию. Выключил станок, на ходу отряхиваясь от прилипших стружек, зашагал к выходу.

— Вас вызывают в прокуратуру, — сказала ему секретарша директора, подавая повестку.

— Это еще зачем? — грубовато спросил он.

— Этого я не знаю. — Секретарша усмехнулась. — Во всяком случае, не за премией…

И вот Яхнов перед прокурором Бауманского района Казани Сергеевым. Почувствовав на себе пристальный взгляд, он развел руками.

— Это вы по поводу инцидента в магазине? Да не было ничего. Кто-то разбил там окно, а свалили на меня. Ошибка какая-то. Поверьте, я не виноват…

И тут взгляд его упал на светло-коричневую папку, лежавшую на столе прокурора. На обложке чернилами выведено: «Яхнов Владимир Иванович». Вот как! Значит, оно еще не направлено в суд? Зачем же тогда его вызвали в прокуратуру?

Прокурор перелистывал уголовное дело, уточнял отдельные детали, а сам незаметно наблюдал за сидевшим перед ним человеком. По данным, записанным в деле, ему двадцать восемь. На вид — все сорок. Морщины, мешки под глазами, седые виски. Усталые, беспокойные глаза.

Скажите, Яхнов, значит, это не вы разбили витрину в продовольственном магазине и взяли две бутылки водки и бутылку портвейна?

Глаза собеседника бесцельно блуждали по противоположной стене.

— Поверьте, гражданин прокурор, я теперь этим не занимаюсь. С прошлым все кончено. Я же рабочий человек. Признаюсь, выпил с получки… Действительно, был около магазина. Но преступления я не совершал.

Глядя на этого худощавого, даже болезненного, рано постаревшего человека, прокурор думал:

«Собственно, почему он так упорно отпирается? Он же не новичок, прекрасно понимает, что доказательства кражи неопровержимы. И в то же время видно, что проснулась совесть: глаз-то не может поднять. Чего же он добивается? Просто хочет остаться на свободе? Или всерьез решил жить честно?»

Арсентий Николаевич снова перелистывает дело, из которого видно, что Яхнов — любитель легкой жизни, нечестной наживы. Был неоднократно судим. Только в начале сентября досрочно освободился, а уже в ноябре — новое преступление. Стало быть, не извлек никакого урока из великодушия советского закона.

Кажется, все ясно. Прокурору остается написать на обвинительном заключении: «Утверждаю», — поставить свою подпись, и дело пойдет в суд. Все совершенно законно. А прокурор как раз и стоит на страже законности и правопорядка.

Но поставить свою подпись — значит решить судьбу человека. И прокурор должен быть внутренне убежден, абсолютно уверен в том, что принимаемое им решение — единственно верное. Что только оно поможет обвиняемому стать честным человеком, а значит, принесет наибольшую пользу обществу.

А этой-то внутренней убежденности прокурор Сергеев не чувствовал. У него были претензии к качеству расследования. Дело же не только в абсолютно точном установлении самого факта кражи. Это только часть работы следствия. Не менее важно установить и то, почему человек буквально не выходит из мест лишения свободы. Следователь должен проанализировать мотивы поступков обвиняемого, проследить всю внутреннюю логику этих поступков, попытаться найти им объяснение, хотя бы с позиции самого обвиняемого. А такого анализа в уголовном деле не было.

Яхнов заметил, как прокурор снова отодвинул от себя светло-коричневую папку, посмотрел на него долгим и, как ему показалось, ободряющим взглядом.

— Расскажите мне, — сказал Сергеев, — все с самого начала. Только давайте откровенно. Идет?

Яхнов сжал голову ладонями, словно боялся, что она не выдержит нахлынувших воспоминаний — тяжелых, будто налитых свинцом, горечью и бесконечными обидами.

— Я учился в четвертом классе. Однажды в дверь просунулась взлохмаченная голова отца.

«Володька!»

Я тут же выскочил за дверь. Отец стоял, уткнув лицо в шапку.

«Мать умерла!..»

В доме стало пусто.

Отец — учитель по профессии, много лет учил детей и, наверное, давал односельчанам дельные советы. А вот сам в тяжелую минуту не выдержал. Стал пить, а я, его любимый сын, таскал ему водку, добывал самогон. Никогда не забуду, как он напился, что называется, до чертиков, рухнул на пол и пролежал так до утра. А мы, четверо малышей, сгрудились в углу и всю ночь просидели, дрожа от страха. В вине он утопил свой авторитет, и вскоре ему пришлось совсем оставить школу.

«Ну-ка, Зина и ты, Володька, собирайтесь, — заявил он однажды нам, старшим детям. — Отвезу вас в Казань к бабушке».

Мы ехали с радостью. Город в нашем представлении был чем-то сказочным.

Бабушка встретила нас ласково, но в ее крохотной комнатке на Федосеевской сразу стало тесно. Отец долго не задержался. Он на другой день простился с нами и вернулся опять в деревню.

С тех пор я его больше не видел.

А мы с сестренкой все чаще и чаще стали слышать от бабушки: «Дармоеды, на моей шее сидите!» Нам, конечно, хотелось помочь бабушке, но судите сами, где мог я, тринадцатилетний да еще деревенский мальчишка, достать хоть немного денег. Я старался не показываться на глаза бабушке, целыми днями пропадал на улице.

Среди моих новых городских товарищей был один, его звали Бадреем. Он был старше меня года на два. Приносил мне то лепешку, то картофелину, подкармливал и вообще вроде бы опекал меня, поскольку я был деревенский, пугливый.

Как-то раз Бадрей говорит мне:

«Айда со мной на базар».

Мы пошли.

«На-ка, потяни!» — сунул он мне по дороге цигарку. Я взял. Первый раз в жизни вдохнул в себя едкий дымок. Противно стало, кашель одолел. Потом ничего, втянулся.