Борис Носик - Прогулки по Парижу Левый берег и острова

Весной 1814 года (на следующий день после сожжения знамен во дворе Дома Инвалидов) союзники вступили в Париж, и теперь уж сам царь-победитель император Александр I посетил Дом Инвалидов, где, по описанию Шатобриана, он увидел угрюмых и молчаливых своих победителей при Аустерлице. В тишине слышался только стук заменявших им ноги деревяшек в пустынном дворе и в церкви. Этот боевой стук растрогал Александра, и он, как сообщает тот же Шатобриан, приказал привезти сюда в утешение увечным 12 русских пушек.

В декабре 1840 года корабль доставил со Святой Елены в Гавр прах Наполеона, который в сопровождении «театральной», по словам Гюго, процессии проследовал под Триумфальной Аркой в Дом Инвалидов, где и был установлен для прощания. В 1848 году, несмотря на далеко не лучшие в ту пору русско-французские отношения, из Петербурга во Францию был отгружен с согласия императора Николая I карельский порфир для новой гробницы Наполеона. В 1857 году гробницу посетил Лев Николаевич Толстой, который записал в дневнике: «Обожествление злодея ужасно». Думаю, что и у всякого русского, воспитанного на Толстом, посещение этой могилы вызовет те же чувства. Помню, как во время первой моей туристской поездки в Париж нашу писательскую группу привели к гробнице, и гид, старая русская эмигрантка, объяснила нам, что тот, кто хочет взглянуть вниз, на надгробье, тем самым как бы и поклонится великому императору или, если угодно, великому злодею. Чувство, помнится, было у меня отвратительное. И, отойдя от гроба Наполеона, мы с ходу начали спорить. Да и где ж спорить об этом Самом Великом Французе и Великом Императоре, как не в Доме, который он так усердно заполнял инвалидами. Спорили о том, был ли он французом, этот узурпатор-корсиканец, и был ли он великим. Так что и русские спорят об этом, и французы. И где ж поспорить, как не в городе, в котором на каждом шагу встречаются памятники и названия, призванные увековечить его славу, – Каир, Абукир, Маренго, Ульм, Фридланд, Эйлау, Аустерлиц… Спор старинный.

Помню, лет тридцать тому назад мне довелось работать переводчиком-синхронистом на совместных съемках кинофильма «Ватерлоо» – средь зеленых холмов Закарпатья. И вот в обеденный перерыв, после съемок какого-нибудь особенно кровопролитного эпизода, наша космополитическая киногруппа собиралась у грузовика жуликоватого неаполитанца Джованни, продававшего нам мукачевскую минеральную воду по цене старого виски, – собиралась и спорила. Французы и итальянцы восхищенно говорили, что все-таки он был великий человек, Бонапарт, это ж надо такую кашу заварить, нынче сто банок сурика ушло – мазали кровью многогектарное поле битвы. Мы, русские, еще не отдохнувшие тогда от гнета «великого гения» палачества, говорили, что все-таки он был жалкий комедиант, создавший настоящий, как тогда выражались, «культ личности», это ж надо – погубить императорскую гвардию ни за понюх табаку.

Прошло с тех пор 30 лет (вдобавок к тем 170, что истекли ранее), и что же я услышал минувшим летом на пляжах Лазурного Берега: опять Наполеон! Мол, подошло двухсотлетие… Выходят новые многотомные монографии, новые многосерийные фильмы. И пришла пора новых споров? А как же!

«Вы обратили внимание? Ведь именно он создал единую Европу, наш Наполеон!» «Да бросьте вы, просто он был мастером пропаганды и саморекламы. Вспомните все эти байки – солдаты, четыреста веков глядят на вас с пирамид… и так далее. Он сам говорил, что миллион чужих жизней для него – раз плюнуть». – «Ну, нет, не скажи, все же семейство Богарнэ он любил… Евгению любил, Гортензию. И сестру Полину любил… И брата Жерома…». Чтоб поднять научный уровень дискуссии, одна из ведущих парижских газет выпустила недавно на ринг, то бишь на свои полосы, двух видных французских историков, одного постарше, посолиднее – Жана Тюлара, другого – чуть помоложе и позадиристей, с бойцовской фамилией Каратини, тоже знаменитость, тоже автор многих книг. Жан Тюлар заявил для зачина, что Наполеон все же был, так сказать, бастионом революционных завоеваний, оплотом Франции. «Бросьте вы, – отмахнулся Роже Каратини, – да этот сын генуэзского мелкого буржуа, он и французов-то ненавидел. Во время битв при Вальми и Аргоне он уходил в оплаченный отпуск и сидел дома, в Аяччо. 32 месяца оплаченных отпусков за это время. А уж вояка-то был не ахти какой. Он выиграл, конечно, кое-какие сражения, но он же проиграл все свои войны, до одной. В Египте бросил свою армию на произвол судьбы. В Россию привел 800 000 солдат, а вернулся с 30 000». «Но была в нем все-таки человечность, не надо делать из него холодного монстра, он не Гитлер, не Сталин, – увещевал оппонента Жан Тюлар. – Жозефину он любил, например… Да и вообще великий человек». «Ничего в нем нет великого, – парировал Каратини. – Вся его забота – казаться, а не быть. Тщеславие, эгоизм и психология мелкого лавочника». Все чужие заслуги были ему приписаны в эпоху Луи-Филиппа. Все чужие победы. Стратег он никакой, а на море – вообще нуль. Что до знаменитого Кодекса Наполеона, так там было всего 36 статей, и все это французский юрист Потье разработал уже в 1760 году, а Кондорсе в 1793 доложил Конвенту». «Нет, все-таки он добыл славу, и ее отблеск падает на Францию, – упорствовал положительный Жан Тюлар. – И во всем мире его уважают – в США, на острове Ява, например. Сам Маркс считал его разрушителем феодализма. А если он чего слишком много награбил и вывез из других стран, то он это оформлял документами…» «Чудовище он и людоед, – решительно возражал коллеге пылкий Роже Каратини. – Такое кровопускание устроить Франции – миллион убитыми, деревня разорена, экономика разрушена, средний рост призывников-французов упал на два сантиметра, всех крупных французов перебили под его командованием, а с 1815 до 1854 года, на сорок лет, Франция была вообще исключена по его вине из семьи наций. В общем, я вам скажу, дорогой профессор, что этот незаконный сын повесы Карло и потаскушки Летиции был тиран и оголтелый агрессор, угнетавший свою страну, и для Франции его правление явилось поистине национальным бедствием. У него не было мировоззрения, идеологии, никаких идей, кроме культа собственной личности, и в этом смысле он очень похож на всех крупных главарей мафии, на больших мафиози».

Что вы на это скажете? Я скажу: браво, профессор Каратини! Помнится, что-то в этом духе я и говорил западным киношникам на поле Ватерлоо, попивая дорогостоящую минералку друга Де Лаурентисов, жуликоватого неаполитанца Джованни. Не то что я смолоду был так сильно умен и образован, не буду преувеличивать, просто мы с вами уже про все это читали у нашего Льва Николаевича Толстого. Впрочем, вы ведь знаете, что и всемирно известный Толстой не всем указ. Владимир Ильич, например, по кличке Ленин считал, что он в тысячу раз умней Толстого. А всякого, кто с этим не соглашался, велел тащить в кутузку. Тоже великий человек, не хуже Наполеона…