Борис Носик - Прогулки по Парижу Левый берег и острова

У дочки моей в школе обязательно есть любимые китаянки-подружки, а на прогулке в нашем приграничном с «чайнатауном» парке Шуази я и сам нередко вступаю в беседу с выходцами из Вьетнама и Китая. Нам нетрудно понять друг друга, жизненный опыт у нас отчасти сходный, и я могу понять даже тех, что в отчаянье бросались в море, спасаясь от доброго дяди Хо Ши Мина или от очень красных кхмеров. Об этих приключениях, впрочем, могут порассказать и парижские таксисты, среди которых немало камбоджийцев.

Признаков близкого азиатского присутствия и на моей улице немало. В соседнем клубе преподают полдюжины видов азиатской борьбы, по соседству с клубом – дощечки врачей, предлагающих иглотерапию, напротив дома – сразу две китайских типографии и редакция китайского журнала, а также китайский кинотеатр…

Намного меньше – и у нас в округе, и в Париже вообще – японцев, хотя у французов интерес к японцам и японской культуре возник давно. На парижской левобережной рю Бабилон стоит настоящая японская пагода. Ее купил в конце прошлого века в Японии, привез в Париж и подарил своей супруге управляющий первым парижским универмагом «Бон марше». Жена его иногда устраивала в этой пагоде стильные приемы, ныне же здесь великолепный двухзальный кинотеатр. Однажды, лет десять тому назад, стоя в очереди за бельгийской визой, я признал в стоявшем передо мной человеке польского актера, снимавшегося в моем любимом фильме Кшиштофа Занусси. Мы разговорились. Актера звали Женя Перевезениев, и он отлично говорил по-русски. Узнав, что я давно не могу найти работу, и догадавшись, что я поклонник кино, Женя сразу же, из консульства отвел меня в кинотеатр «Пагода», где билетершей была красивая полька Моника. Тут-то я и зачастил на бесплатные просмотры в этот кинотеатр, в котором свел попутно знакомство с изрядной частью польской эмигрантской колонии, или, как ее называют, «Полонии», которая не вчера появилась в Париже: она начала по-настоящему складываться здесь после восстания 1831 года. В Париже существуют польские книжные магазины и польские рестораны, которых, однако, меньше, чем русских. Более того, многие поляки открывают русские рестораны, которые пользуются определенной репутацией, хотя они далеко не так многочисленны ныне, как в 20-е и 30-е годы. Много поляков приезжают в Париж на время, на заработки – они мастера на все руки.

Но, конечно, более многочисленны, чем эти упомянутые мной эмигрантские колонии, колония североафриканская, итальянская, греческая, португальская. Португальцы уже почти вытеснили старых французских консьержек, живших на первом этаже больших домов, – это нынче стала португальская профессия. Африканцев же становится в городе с каждым годом все больше, но их колонии обитают по большей части на правом берегу, и о них я еще расскажу…

Русских же в Париже совсем мало. И все же их помнят, потому что вряд ли была когда-нибудь в этом городе эмигрантская колония, которая ухитрилась бы за несколько лет в чужой стране создать свою собственную инфраструктуру и развернуть столь бурную культурную деятельность, как первая русская эмиграция между войнами…

Впервые годы моей парижской жизни посещение ближнего рынка по воскресеньям, даже в те дни, когда мне покупать было ничего не нужно, оставалось для меня одним из любимых развлечений. Теперь я попадаю на этот рынок реже, потому что большую часть месяиа вообще провожу на ферме, в Шампани. Конечно, и там я иногда езжу с соседями на рынок ближнего городка, живописно раскидывающий по средам свои шатры и прилавки между старым рыночным павильоном в стиле Бальтара (того, что построил павильоны Чрева Парижа), церковью XVII века и живописной здешней мэрией, – на чудесный, сельский рынок городка, а может, и деревушки (всего-то две тысячи жителей) Экс-ан-От. Впрочем, и небольшой рынок близ нашей муниципальной квартиры в XIII округе Парижа, на левом берегу Сены, еще точнее, на площади Жанны д'Арк, тоже напоминает провинциальный или даже деревенский рынок. Начать с того, что он тоже раскидывает по воскресеньям свои шатры и сборные прилавки на церковной площади, вокруг провинциального вида церкви Нотр-Дам-де-Гар. К тому же и публика тут не самая шикарная, хотя это «собственно Париж». Да и ведет себя публика раскованно, по-воскресному. Видно, что для многих горожан такая вылазка – это почти поездка в деревню. К тому же в кои- то веки можно не спешить после позднего воскресного пробуждения, «грае матине». Можно потолкаться у прилавков, потыкать пальцем в овощи, попробовать кусочек того, ломтик этого, степенно постоять минут пять-десять в очереди. Не познавшие настоящих «хвостов» парижане в своих коротких, редких и не слишком обременительных очередях (что на рынке, что в булочной, что в мясной, что в кино – до окончания предыдущего сеанса) стоят вальяжно, с удовольствием или почти с удовольствием, стоят – отдыхают. Им непонятно, почему я начинаю сразу нервничать в очереди, почему меня так и подмывает влезть без очереди. А сам я, увидев человека, который влез без очереди, почти безошибочно окликаю его по-русски или по-польски. И он радостно откликается: «О, вы русский?» или – «Пан з Польскей?» Оно понятно.

Для нас очередь не развлечение. Она нас раздражает. Уже в десятилетнем возрасте я стоял в ночной очереди за хлебом с трехзначным номером, намалеванным на руке химическим карандашом. А здесь стоят добродушно и спокойно. Еще две-три минуты, еще пять и – обслужат… А в очереди можно и поболтать. Обычно в Париже не разговаривают с незнакомыми, но на рынках, традиционно, особая атмосфера – тут разговаривают. Я лично расспрашиваю хозяек, что делать с пыреем или спаржей или, скажем, какой вкус у кровяной колбасы. Я заранее знаю, что вся эта еда не по мне, но любопытно, как мои собеседники оживляются при этих дискуссиях, сколько души вкладывают в свои объяснения и рекомендации. Может, и впрямь через желудок проходит путь не только к сердиу, но и к душе…

Рыночные прилавки здесь красивы, живописны. Может, на парижских рынках и нет таких торговцев-искусников, таких урожденных художников, как на фруктовых рынках марокканского Феса или Мекнеса, но и здесь все со вкусом разложено, сверкают свежие, натуральные краски натюрмортов, в которых натура отнюдь не мертвая, а словно бы живая (а рыба и птица и вовсе иногда шевелятся).

Рынок разжигает аппетит. Все кажется вкусным, съедобным, и приходится себя одергивать, напоминая себе, что глаза «жаднее» брюха. Постоянные посетители знают, что им покупать и у кого. Я-то раньше хватал там, где подешевле и где меньше очередь, как правило, у молодых магрибинцев – марокканцев или алжирцев. Потом мне объяснили, что у них товар случайный, а у нас на площади Жанны д'Арк есть настоящие фермеры, которые привозят свои продукты, свежие. Первым мне это объяснил симпатичный итальянец Паоло. Он живет прямо на рыночной площади, над базаром, всю неделю напролет он корпит у себя в банке, а в воскресенье жена выгоняет его подышать свежим воздухом и купить овощей. Увидев его, я хотел пустить его без очереди к своему симпатяге-марокканцу, но он покачал головой: нет, нет. Жена велела покупать только вон у того усатого, у месье Ги Шарваланжа. У него лучшая картошка, у него малина, каштаны, укроп, баклажаны, кабачки, шпинат, ревень, спаржа, артишоки, авокадо, он привозит настоящих кур с фермы, у него свое хозяйство в Монфор л'Амори. Я призадумался и с тех пор начал различать людей, стоящих за прилавком. Среди них оказалось еще несколько огородников, поплоше, чем месье Ги, но тоже продающих продукты с настоящего огорода, со своего огорода, иногда даже они собирают их в огороде утром, перед самым рынком, а не покупают на Бог знает каких складах и какой свежести. Из огородников у нас на площади Жанны д'Арк торгуют также супруги Донден, Мари-Жозе и Жан-Франсуа, и супруги Ришодо, Сильвиан и Бернар. У них подороже, чем в магазине, но они ведь огородники, а не перекупщики. Мало-помалу я стал и к товарам присматриваться внимательней, а в конце концов выяснил, что у нас на рынке Жанны д'Арк есть настоящие звезды рыночной торговли.