Марио Варгас Льоса - Сон кельта. Документальный роман

Дети быстро примирились с потерей. Казалось, что и Роджер успокоился, но это была только видимость. Ибо он, хоть и обрел дар речи, никогда не говорил о матери. Стоило лишь кому-нибудь из родных упомянуть покойницу, он вновь замолкал и замыкался в своей немоте, пока речь не заходила о чем-то другом. И бессонными ночами видел перед собой в темноте печальное лицо несчастной Энн Джефсон.

Капитан Кейсмент не утешился и не стал прежним. Он всегда был чрезвычайно сдержан и не склонен к излияниям чувств, так что дети, и прежде не видевшие, чтобы отец был особенно нежен и ласков с матерью, даже не подозревали, какой страшный удар ему нанесла ее кончина. Он, прежде неизменно вылощенный и щеголеватый, ныне сделался небрежен в одежде, забывал бриться, постоянно был угрюм и глядел на детей с безмолвным упреком, словно их виня в своей потере. Вскоре он решил покинуть Дублин и отправил всех четверых в Ольстер, в „Мэгеринтемпл-Хаус“, свое родовое гнездо, где с той поры заботы о внучатых племянниках взяли на себя Джон Кейсмент и его жена Шарлотта. А сам, будто знать их больше не желая, обосновался в сорока километрах от имения, в Бэллимене, в гостинице „Герб Эдера“, и там, по словам Джона, „ополоумев от тоски и одиночества“, по целым суткам устраивал спиритические сеансы, пытаясь установить потустороннюю связь с покойной посредством медиумов, игральных костей и стеклянных шариков.

После переезда в Ольстер Роджер редко виделся с отцом и уже никогда больше не слышал его рассказов про Индию и Афганистан. В 1876 году, пережив жену на три года, капитан Кейсмент умер от чахотки. Роджеру было тогда двенадцать лет. В приходской школе он не блистал успехами и по всем предметам, кроме латыни, французского и древней истории, учился весьма средне. Сочинял стихи, всегда был погружен в себя и запоем читал о путешествиях по Африке и Дальнему Востоку. Был не чужд спорту, а особое предпочтение отдавал плаванию. Уикэнды проводил обычно в замке Гэлгорм, в семействе своего одноклассника Янга. Впрочем, еще сильнее он сдружился с Роуз Мод Янг, женщиной красивой, образованной и литературно одаренной, которая собирала в окрестных деревнях и рыбачьих поселках сказки, песни, легенды на местном, гэльском языке. От нее он впервые услышал предания об эпических битвах, сохранившиеся в ирландской мифологии. Многобашенный, сложенный из черного камня замок, фасадом напоминавший готический собор, был выстроен в XVII веке Александром Колвиллом, теологом и — судя по его портрету, висевшему внизу, в передней зале — человеком малоприятным; впечатление это подкрепляли упорные слухи, будто в свое время он заключил сделку с дьяволом и теперь призраком бродит по своему замку. Роджер, замирая от страха, выходил в полнолуние искать его в переходах и пустующих комнатах, но так ни разу и не встретил.

В „Мэгеринтемпл-Хаусе“, обиталище Кейсментов, которое прежде, в ту пору, когда там жил настоятель-декан местного англиканского собора, называлось Чёрчфилд, Роджер сумеет освоиться лишь много лет спустя. Потому что в отроческие годы — с девяти до пятнадцати лет, — проведенные у Джона и Шарлотты в окружении прочей родни с отцовской стороны, он всегда чувствовал себя как-то неуютно в этом внушительном, темно-серого камня трехэтажном особняке, где стены и ложноготический фасад увиты плющом, а за тяжелыми гардинами, казалось, скрываются привидения. Просторные комнаты, протяженные коридоры, лестницы с ветхими деревянными перилами и стонавшими под ногой ступенями лишь усугубляли его одиночество. Но тем отрадней было выходить на свежий воздух, под могучие вязы, сикоморы и персиковые деревья, стойко сопротивлявшиеся циклонам, или бродить по склонам пологих окрестных холмов, где паслись овцы и коровы и откуда открывался вид на весь Бэлликасл, на море и окруженный рифами остров Рэтлин, а в ясные дни можно было даже различить в дымке далекое побережье Шотландии. Роджер часто бывал в соседних деревнях Кушендан и Кушендалл, которые казались местом действия старинных ирландских легенд, ездил по девяти графствам Северной Ирландии — по узким лощинам, стиснутым горами и скалистыми отрогами, над которыми в вышине плавно парили орлы, и ощущал от этого зрелища прилив отваги и какой-то особенный душевный подъем. Любимейшим его развлечением были прогулки по этой скудной каменистой земле, беседы с крестьянами, казавшимися частью этого древнего пейзажа, а меж собой говорившими на староирландском наречии: его двоюродный дед Джон и друзья иной раз пошучивали по этому поводу довольно обидно. Ни Чарльз, ни Том не разделяли пристрастия Роджера к долгим прогулкам вдоль полей или по крутым грядам Антрима; сестра Нина же — как раз напротив и поэтому, несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте, была любимицей Роджера и самым близким ему человеком. С нею он добирался до огражденной черными скалами бухты Мерлоу с маленьким пляжем возле устья Гленшеска — воспоминания об этих местах сопровождали его всю жизнь, а в письмах домой он неизменно называл их „райским уголком“.

Однако еще милее, чем эти прогулки, были Роджеру летние каникулы. Он проводил их в Ливерпуле, в доме у тетушки Грейс, где всегда чувствовал: его здесь любят, ему здесь рады — не только сестра покойной матери, что как бы само собой разумелось, но и ее муж, Эдвард Бэннистер. Тот служил в судоходной компании „Элдер Демпстер лайнз“, перевозившей грузы и пассажиров из Великобритании в Западную Африку, объездил некогда полсвета, много странствовал по Африке. С двоюродными братьями и сестрой Роджер лучше ладил и охотней играл, нежели с родными, а особенно сдружился со своей кузиной Гертрудой — Ги, как называли ее дома, — и близость эту, установившуюся между ними с самого нежного возраста, никогда ничто не сумело омрачить. Они были просто неразлучны, так что тетушка Грейс пошутила однажды: „Может, вы поженитесь?“ Ги рассмеялась, а Роджер залился краской и, не смея поднять глаза, бормотал только: „Да нет… нет… что за ерунду такую вы говорите…“

И там, в Ливерпуле, в кругу этой семьи, когда ему удавалось иногда справиться со своей застенчивостью, он расспрашивал дядюшку об Африке — и при одном лишь упоминании ее перед мысленным взором Роджера немедленно возникали джунгли, дикие звери, удивительные приключения, бесстрашные люди. Это от него, от Эдварда Бэннистера, он впервые услышал имя Дэвида Ливингстона, шотландского врача и миссионера, который много лет назад начал исследовать Африку, одолевал бескрайнюю ширь ее рек, нарекал имена горам и долинам, нес свет христианства диким туземцам. Первым из европейцев он пересек Африку от северного побережья до южного, первым одолел пустыню Калахари и сделался самым известным из героев Британской империи. Роджер буквально бредил этим человеком — зачитывался в газетах описаниями его подвигов, мечтал участвовать в его экспедициях, плечом к плечу с ним противостоять опасностям и обращать в истинную веру дикарей-язычников, доселе коснеющих в каменном веке. Когда стало известно, что доктор Ливингстон, отыскивавший исток Нила, бесследно исчез в дебрях африканских лесов, Роджеру исполнилось два года. И восемь — в 1872-м, когда другой искатель приключений и прославленный путешественник Генри Мортон Стэнли, журналист с валлийскими корнями, нанятый одной нью-йоркской газетой, вышел из тропических дебрей и оповестил весь мир, что Ливингстон найден и жив. Мальчик с восхищением и завистью следил за этими событиями, которые казались увлекательней любого авантюрного романа. Когда же еще год спустя стало известно о кончине доктора Ливингстона, так и не захотевшего покинуть африканскую землю и вернуться в Англию, Роджер оплакивал его смерть, как потерю человека близкого и очень дорогого. И обещал себе, что, когда вырастет, тоже станет путешественником и тоже проживет необыкновенную жизнь, как титаны Ливингстон и Стэнли, раздвинувшие пределы Запада.