Вокруг Света - Журнал Вокруг Света №2  за 1998 год

Амударья катила свои волны желтая, безучастная ко всему, что тащила с собой в низовья: к рогатым куртинам.

Пустынные берега не оживляло ни единое строение или деревце. Песок и песок, куда ни глянь, да глянцевитые блюдца такыров. Кое-где причудливо изрезанные берега высились наподобие древних башен, но стоило подплыть к ним поближе, как руины превращались в осыпи и утесы. Лишь на горизонте тонкой полоской зелени да крапинами домов напоминало о себе жилье человека.

Вспомнилось, что Амударья, по-арабски Джейхун, или «Бешеная», названа так не случайно. Каждый год река стремительно меняет свое русло, круша при этом все, что попадается на пути: дома и дороги, заросли тугаев и древние курганы...

Выходит, напрасно я ждал городов и многолюдных базаров на этих берегах. До самого Ургенча, где в низовьях река ведет себя посмирнее, не видать мне ничего из съестного.

Едва я зашел в каюту, как Раджаб поднял тетрадь над головой и радостно объявил:

— Мягкий звездочка!

Пора было начинать ученье сначала.

Качкару явно не по нутру было старание матроса. Мне показалось, что он принадлежал к той породе узбеков, которые считают свою нацию «арийцами Востока», и простодушный туркмен, дитя пустыни Раджаб, представал в его глазах всего лишь быдлом, человеком третьего сорта.

Поглядывая на нас исподлобья хитро-мудрыми, в морщинках глазами, Качкар не забывал доставать из кожаного мешочка и закладывать под язык очередную порцию сероватого, рассыпчатого наса — слабодействующего наркотика.

Была в этом взгляде житейская снисходительность: «Старайтесь, старайтесь, все равно проку не будет, уж я-то знаю. Матросить этому голодранцу всю жизнь или грузить на пристанях. Так уж начертано судьбой, и никуда от нее не денешься, не свернешь».

Но было во взгляде и еще нечто потаенное, что он не хотел выказывать никому. Наверное, то было опасение: вдруг да поддастся наука Раджабу и отправится он учиться в город. А другого такого молодого да исполнительного матроса не скоро найдешь...

Работы на барже немного: отдать да принять якорь, поддерживать чистоту да прислуживать шкиперу во всех его не столько приказаниях, сколько прихотях: подать то, принести другое. Много ли найдется желающих не служить, а прислуживать здесь?..

От ужина я отказался уже без всяких объяснений, и шкипер, разглядывая меня с понятливой усмешкой, пожелал гостю спокойной ночи.

Я засыпал, прислушиваясь, как у крутояра с тяжелыми вздохами оседают в воду пласты песчаного грунта. Аму работала без передышки. «Где ж те безымянные могилы беженцев военных лет, которыми пестрели некогда эти берега?» — вяло подумалось сквозь дрему.

Проснулся я, когда на стенах каюты играли отраженные от воды блики солнца. Мы плыли. Новый день не сулил никаких радостей.

Ни для души, которой обрыдла монотонность этих берегов, ни для плоти. Не оставалось сомнений, что в этот день приглашений к столу не последует. Более того, шкипер постарается, чтобы в обеденный час запах вареной баранины свирепствовал в каждом уголке старой баржи.

Так все и было. Некоторое разнообразие в наше плавание вносили лишь стаи розовых фламинго да белых пеликанов, которые подпускали катер довольно близко и лениво тянули к берегу над самой водой.

Встав с двустволкой на носу баржи, шкипер азартно палил вслед птицам и срывал в ругани свою досаду, мешая узбекскую речь с русскими матюгами.

Перед полуднем следующего дня катер причалил к шаткой пристани, за которой высилась цистерна с горючим. Далее тянулись тугаи — густые заросли камыша, солодки и ивняка.

Едва баржа встала на якорь, из зарослей вывалилась толпа пестро одетых старцев и загомонила при виде шкипера.

Раджаб сбросил трап, и Качкар величественно, как богдыхан, сошел на берег с авоськой в руках. В авоське колыхалась груда кисетов с тем самым насом. На пристани тотчас развернулась торговля.

А я, узнав, что до ближайшего селения, где есть магазин, всего четыре километра, решил сделать марш-бросок.

В аул вела всего одна тропа, так что угрозы заблудиться не было. Риск заключался лишь в том, успею ли сгонять туда и обратно за два часа, отведенных капитаном катера на стоянку. Впрочем, какие могли быть сомнения: восемь-километров за два часа... Чего проще!

Тропа вилась прихотливо, огибая сырые низины. Высокие щетины камыша справа и слева оставляли узкий не то проход, не то лаз, а жесткое сплетенье корней под ногами не давало набрать скорость.

И все же... На исходе первого часа тугаи расступились, и показалась россыпь приземистых глинобитных домов. Первый же встречный — бойкий парнишка объяснил, что магазин сегодня закрыт — продавец уехал в другой аул, а оттуда — в третий. Он один на три магазина. Однако, если нужен раис — председатель, то дом его вон там, на горке.

Ну что ж, на худой конец, раис так раис. Может быть, продаст что-нибудь со своего огорода.

Возле большого, с верандой дома председателя бродили куры. В просторной комнате я застал почтенного седобородого старца и двух женщин. Сидя на ковре, они пили чай. Мне тоже поднесли пиалу с чаем, прежде, чем я успел объясниться. Без этого знака внимания, согласно здешним обычаям, беседа состояться не может.

Обжигаясь, я выпил пиалу чая, мне тотчас добавили еще и еще, пока я не поставил пиалу вверх дном.

Хозяева плохо понимали по-русски, и я, встав в позу, начал объясняться более жестами, чем словами:

— Патыр бар?

— Иок! — отозвался старик.

— Кура, яйка бар?

Он переглянулся с молодками. Те молчали.

Я сложил пальцы в кольцо:

— Ко-ко-ко бар?

Старик кивнул молодке, и та тотчас принесла десяток яиц.

— Сколько стоит?

Старик помотал головой. Пришлось достать из кармана горсть «серебра» и начать торговлю. Старик брал из горсти по одной монете и все заглядывал мне в лицо: «Не взял ли лишнего?» А я поглядывал на часы: до отхода баржи оставалось менее часа.

На двух рублях я сжал кулак, и старик удовлетворенно хмыкнул.

Пора было не идти, а бежать обратно, но старик взял меня за руку и требовательно потянул в другую комнату. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что там обедают четверо мужчин. Один из них оказался председателем, вполне сносно говорящим по-русски.

Так какого же лешего я устраивал пантомиму?..

Но прежде чем удалось довести разговор о деле, мне налили пиалу чая. Предложили отведать и лагман, от которого так аппетитно пахло бараниной, но какой там лагман! Время, время...

Зажав в кепчонке десяток яиц и лепешку, я бросился к реке.

«Опоздал! Опоздал! — стучало в голове. — Неужто не подождут?»

Как не упал ни разу, запнувшись за цепкие корни, одному Богу известно. Но вот блеснула сквозь поредевшую листву и гладь Аму, и такая родная баржа. Стоит, не движется.