Николай Полудень - Есть такой фронт

«Нас только пятеро», — подумал Земляной, а вслух сурово приказал:

— Не будем вести подсчеты! Приготовиться! Огонь открывать только по моей команде!..

Передний из бандитов увидел в перелеске машину, круто взял влево. За ним, запыхавшись, торопились остальные, прямо на «ястребков». Оставалось пятьдесят, сорок, двадцать шагов…

— По изменникам Родины — огонь!

Семь бандитов упали замертво. Остальные залегли. Перестрелка продолжалась несколько часов.

— Собрать оружие! — приказал Земляной и показал туда, где валялись трупы.

Какой он суровый и решительный, товарищ Земляной. Запыленный, с мокрым чубом, Петр Васильевич совершенно не походил на того секретаря райкома, который искренне и сердечно умел беседовать с крестьянами, присаживаясь вместе с ними под копной в поле или на завалинке возле хаты. По давней привычке он сжимает руками колени, наклоняет голову. Секретарь никого не поучает, не читает нотаций, он всегда советуется, на людях сверяет свои думы.

Вот и сейчас, собрав «ястребков» на обочине, Петр Васильевич перевоплотился из военного в сугубо штатского. И разговор никак не походил на разбор боевой операции, скорее напоминал совет старшего товарища.

— Ты, Григорий, — обратился он к Гаврыливу, — слишком торопишься. Во время боя нужно думать не только о себе, но и о товарищах. Всегда чувствовать локоть товарища… А ты, товарищ Иванюк, рвешься поперед батька в пекло. Жизнь надо ценить и беречь, в будущем у нас еще очень много дел… А вообще, — это уже касалось всех, — действовали здорово! Молодцы! Только будьте осторожны!..

Об этом наставлении Иванюк совершенно забыл, когда в своем же селе напал на след Черногоры.

— Стой, негодяй, стой!..

Тот бежал, прижимаясь к забору, пытаясь скрыться в огородах.

— Стой, говорю тебе! — Володя остановился, выстрелил.

На усадьбе Михаила Рудника, куда успел заскочить раненый бандит, Иванюк устроил ему допрос. Он знал, что Черногора — главарь первой величины, что «проводникам» такой категории не разрешено появляться в селе без провожатых, да еще среди бела дня. Но мог ли думать в этот момент о собственной безопасности «ястребок», растревоженное, израненное сердце которого не находило покоя?

— Ты убил моего отца?

Черногора волочил перебитые ноги, оставляя за собой мокрый, грязный след. Скуля, как щенок, протягивал руки то к небу, то к ногам «ястребка», пытаясь прикоснуться к ним грязным лицом.

— Лежать камнем! — отступил Иванюк. — Мой отец пахал землю, сеял хлеб… Чем он, люди, — глянул на ворота, на огород, за хату, откуда выглядывали перепуганные лица, — провинился перед вами? Кто будет кормить дитя, бьющееся под сердцем у моей матери?

— Я виноват, я грешен! — скулил Черногора. — Меня ввели в заблуждение. Под колокольней в тайнике — Когут, Кот… Это они подговорили, они…

Гулкий выстрел прокатился над селом и эхом отозвался в темнолесье: «Они! О-ни! Они!..»

Это они, ироды, затуманивали глаза людей, заслоняли им свет… Это они, наемники Берлина и Вашингтона, продавали Украину оптом и в розницу… Замахивались мотыгой на солнце…

Не получилось!

Не вышло!

Не выйдет!

Выстрел Иванюка в Трудоваче разорвал темноту, вселил людям надежду, разбудил силу. Колхоз, существовавший почти в подполье, зажил бурной трудовой жизнью. Вечерами собирались в конторе молодые хозяева, советовались, где что сеять, как лучше удобрить почву, достать семена.

— Первый урожай — наш экзамен, — прикидывал председатель артели Дмитрий Болюбаш. — Экзамен перед общиной, зорко следящей за первыми, может, и неуверенными шагами общественного хозяйствования, перед государством, помогающим поскорее избавиться от нищеты, перед своей совестью, если хотите… Будущий урожай должен показать, на что мы с вами способны… К этому нужно готовиться заблаговременно…

Готовились… Гремели веялки в просторной, еще недавно кулацкой риге, стучал молот в кузнице, что у пруда; из хлевов свозили столбы и доски, чтобы начать строительство животноводческой фермы.

Весело, призывно загорался в клубе свет.

Молодежь есть молодежь. Ее если и опечалишь, то не очень, если и напугаешь, то ненадолго… Баян и песня стали спутниками зимних вечеров…

Чаще стали наведываться в Трудовач работники райкома комсомола — Михаил Кухта, Ольга Головань, Мария Бутенко. В кругу своих ровесников — Владимира Иванюка, Григория Гаврылива, Анны Дыкало и тех, кто демобилизовался из армии, вернулся из фашистской неволи, они вели разговор о создании комсомольской организации.

— Комсомол вписал не одну славную страницу в историю революционной борьбы на западноукраинских землях, — спокойно, убедительно говорил Михаил Кухта. — Вспомним Ольгу Коцко, Нафтали Ботвина, Юрия Великановича, Марию Соляк… Вспомните первомайскую демонстрацию в Заболотове, Колкивскую трагедию на Волыни, Хотинскую крепость на Буковине… В Народной гвардии имени Ивана Франко, действовавшей в наших краях в годы фашистской оккупации, большую часть составляла молодежь, комсомольцы. Так разве к лицу нам сегодня отставать, когда продолжается жестокая классовая борьба? Дети, внуки спросят, что мы с вами делали в эти дни…

В конце февраля 1946 года в селе Трудоваче была создана одна из первых в районе комсомольская организация. Надо было видеть в этот день счастливых юношей и девушек, носивших у сердца маленькие книжечки с силуэтом родного Ильича на обложке… Нужно было слышать их бодрые песни…

Путь от райкома в село лежал через леса, ложбины, буераки.

Разукрашенные цветами кони — как на свадьбе. Вихрились гривы, из-под копыт летели камни, брызги снега, огненные искры…

Лица пылали…

От полозьев саней оставался длинный, глубокий след…

Этот след видится мне и ныне.

Он пролегает меж новых селений, на широких колхозных нивах, сладко щемит в людских сердцах… вздыхает в барвинковом цвету.

Барвинок… Он низко стелется, его не вытолочь, он не гнется, не вянет, не боится грозовых ливней, его зелень не подвластна лютым морозам…

Барвинковый цвет…

АНДРЕЙ ЯКУБОВСКИЙ…

ЕКАТЕРИНА ТКАЧЕНКО…

ПАВЛИНА ГОРОДСКАЯ…

ЕКАТЕРИНА ДЫКАЛО…

ВЛАДИМИР ИВАНЮК…

МАРИЯ БУТЕНКО…

Эти имена высечены на обелиске, который возвышается в центре села Трудовач. 7 августа 1947 года их сердца запылали красными маками, а глаза засветились барвинковым цветом…

Их убили оуновцы, те, что до сих пор слоняются на задворках Мюнхена и Вашингтона. Коварно, подло, из-за угла…