Николай Полудень - Есть такой фронт

И ожидал, предаваясь приятным воспоминаниям, когда он пулями затыкал рот каждому, кто пытался стать ему поперек дороги. Профессор смело шел к своей цели, к власти, к славе, хотя и приходилось ему ступать по колени в крови. Об этом хорошо знали там, в Мюнхене! Об этом знали и здесь, во Львове. И чекисты внимательно и осторожно изучали его каждый шаг, понимая, сколько горя может принести Профессор советским людям.

Требовательный звонок заставил Стасива быстро выбраться из ванны. Набросив халат, он кинулся к прорези в дверях. Внизу, за металлической сеткой, увидел мужчину в фетровой шляпе.

Снова принесло кого-то из домоуправления. Ишь ты, с папкой…

Дома никого не было, и Профессор должен был сам спуститься вниз к воротам особняка, Свои никогда не звонили, имели ключи.

— Уважаемый пан Стасив?

— Да, это я.

— Извините, я к вам на минутку. Только что приехал из Польши, сестру проведывал. Она там заболела, да, слава богу, врачи спасли. К ней заезжал один господин из Америки, турист, и оставил для вас посылочку…

— Прошу вас, уважаемый! Заходите в гостиную. Вы уж извините. Я дома один. Дети на работе, жена на базар пошла… Проходите, я придержу собаку. А то она у нас не лает, а сразу… зубищами. Сохрани боже, такого гостя укусит. Видите, собаку держать приходится, а то разные бродяги шляются…

Пока Стасив придерживал волкодава, Горовой быстро прошел к широкой веранде.

— Рад вас видеть! Будьте любезны, раздевайтесь. Ведь вы же брат Леси? Я вас сразу узнал. Но постарели… Тяжелые годы пережило наше поколение! Правда, вам повезло больше. Слышал, как вас любят и уважают. Такими людьми край наш может только гордиться! А я вот, видите, вовремя не сориентировался, и теперь. Вы же, очевидно, помните, что никто лучше меня не знал римского права. Я тоже мог бы стать ученым. Люблю право… М-да, значит, жива-здорова Леся? Детки есть? Прошу, уважаемый, садитесь на тахту. Лесю мы все так любили… Какая была девушка! Умница, красавица! А училась, а пела как! Очень приятно, что она и детей воспитала, и мужа имеет хорошего. Рад за нее, от души рад! А как ваши успехи? Слышал, что докторскую защищать собираетесь… Поздравляю, поздравляю. Желаю вам всего наилучшего в жизни, новых горизонтов в науке! О себе говорить не стану… Сам, очевидно, виноват, что оказался в таком положении. Но и время было такое, тяжелое, смутное… Кто знал, к какому берегу приставать… Вот и вернулся из лагеря. Грехи отрабатывал. Теперь на службе… Вы не откажете выпить со мной рюмочку?

— Спасибо, но меня ждут студенты. Я перед лекцией выбежал. Лесю попросили через кого-нибудь передать вам деньги и письмо. А я как раз приехал по ее вызову.

— Одну, хотя бы маленькую!

— Большое спасибо, но не могу! Работа. В другой раз. Будьте добры, посчитайте деньги. Ровно пятьсот рублей. А вот и письмо от вашего дяди.

— Вы встретили там дядю?

— Нет, я приехал позже. Письмо уже давно лежало. Не с кем было передать. А я Лесе не мог отказать. Почему не сделать доброго дела? Ведь вы теперь политикой не занимаетесь. Ну, счастливо вам! Авось когда-нибудь встретимся…

Стасив снял с вешалки плащ, помог гостю одеться, подал шляпу и проводил Горового до ворот. А когда тот скрылся за поворотом, быстро схватил письмо, долго рассматривал конверт, даже обнюхал его, и, наконец, осторожно вскрыл.

«Не мог, говорит, отказать сестрице. Письмо пришло по адресу. Все отлично. Значит, Леся снова наша! А то, что ответ принес сам, — тоже хорошо. Таким образом, не все еще потеряно. Теперь я знаю, что делать. А если донес? Нет! Не захочет, чтобы его и сестру тягали…»

Стасив приступил к расшифровке текста. Карпяк прислал 500 рублей. Это родной брат отца, давний член провода, выехавший в Америку. Шифр знал только Шуст и он… Если кто и читал письмо, то, конечно, содержания понять не мог.

«Отозвались! А вы думали я зря сидел, зря мучился, дружил с зеками? Я думал!»

А на столе полковника уже лежала фотокопия «невинного» письма, в котором некий Карпяк сообщал своему племяннику, что он приехал в Штаты и купил ферму. Постепенно она начала давать прибыль, и теперь у него появляются доллары, которые не знает, куда девать. Супруга умерла. Детей нет, живет сам. Как мог, расхваливал свою ферму, урожаи, породистых коров. Детально описывал красивые поля вокруг фермы. Слов не жалел. Но расшифрованный текст оказался коротким:

«Дорогой друг! По твоей просьбе в августе во Львов на три дня приедет дочь Степана Ясинского — Дарья. Едет как туристка. Ты ее видел девочкой. Теперь ей 27 лет. Блондинка, рост 172, на левой щеке — красноватая родинка. Никуда не отлучайся до 13 августа. Из Одессы получишь от нее поздравительную открытку. Это означает: встреча через три дня в 20.05 около памятника Килинскому в Стрыйском парке. Цель первой встречи — опознать друг друга и убедиться в отсутствии слежки. Следующая — на второй день — в Музее украинского искусства в 14 часов. Говорить можешь обо всем. Подготовь все для передачи. Верим в тебя и гордимся твоей стойкостью».

А теперь докладывал Панчук:

— Как только Горовой приехал, сразу же позвонил мне. Мы встретились. Как мы и предполагали, за несколько дней до его приезда Лесю посетил их бывший знакомый Петр Карпяк. Это пожилой человек, эмигрировавший в Штаты еще в 1934 году. Теперь появился в Польше как турист. Побывал в Татрах, на Балтийском взморье, а потом уже отправился домой. Долго расспрашивал Лесю о родственниках, особенно о брате. Интересовался своим племянником Профессором и другими бывшими участниками подполья на Украине. Леся не скрывала своего отрицательного отношения к ОУН, и, видимо исходя из этого, Карпяк ничего не говорил об организационных делах оуновцев за границей, больше рассказывал о своей ферме, вспоминал отца Леси, с которым дружил в детстве.

Хозяйка тепло приняла своего земляка, накрыла на стол, познакомила с мужем и детьми. Во время обеда Карпяк попросил Лесю передать его племяннику посылочку, но сделать это осторожно, чтобы не навлечь на него беды. В пакете мелочь — немного деньжат, но ведь и это может вызвать неприятности. Племянник «у них» на подозрении: в лагере сидел, отбывал срок. И если узнают о пакете, снова начнут таскать, потребуют объяснений, от кого деньги, зачем.

«Пусть уж меня бог осудит, но не хочу я причинять племяннику новые неприятности! Если хотите, можете прочитать письмо. В нем ни капли политики. Я человек старый, одинокий, и мне не к лицу игра в подполье. А хочется хоть что-нибудь доброе сделать для родственников. Может быть, кто-нибудь заедет из Львова, очень прошу — пусть передаст. Племянник у меня самый близкий человек. Хоть он меня добрым словом вспомнит, свечку в церкви поставит, когда умру… уж очень плохо чувствую себя…»