Иван Ефремов - Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

В лагере у подножия останца в русле Эхини-Цзулуганай, близ родника Улан-Булак, уже стояли три палатки. Моя фанерная будка встала на высокой площадке — уступе холма над руслом. Только на Алтан-уле она стояла на буро-желтых меловых песках, а здесь — на белом песке эоцена. Взошла луна. Я уже не раз замечал, что здесь, и вообще на юге, луна голубее северной, та — более каленосеребряная. От голубого лунного света белые пески утратили сероватый оттенок и засеребрились. Серебряные холмы, склоны и уступы со всех сторон окружили новый лагерь, а площадка перед моей будкой напоминала роскошную серебряную плиту. На моем столике загорелись свечи, и стало опять хорошо работать, как будто и не было переезда с высокого бэля Алтан-улы сюда, на дно котловины, к саксаульным буграм. И ветер завывал по-прежнему, хотя и не с таким остервенением, как на открытом плоскогорье.

С рассветом в лагере возобновилось оживление. Часть рабочих продолжала разборку перевезенного и в спешке выгруженного кое-как имущества. Другие грузили машины коллекциями и пустыми бочками. «Волк», «Дракон» и «Тарбаган» шли в Далан-Дзадагад, а «Тарбаган» после выгрузки в аймаке должен был идти с Рождественским в Орокнурский район. Мы рассчитывали, что дождливое лето 1949 года принесет нам новые сборы костей мелких млекопитающих, вымытых из третичных отложений на Татал-голе. Кроме того. Рождественский собирался раскопать место к югу от лагеря Анда-худук, где Новожилов в 1948 году нашел остатки мастодонта. Оттуда Рождественский возвращался прямо в Улан-Батор, а «Тарбаган» немедленно шел нам навстречу в Далан-Дзадагад с полным грузом бензина, которого осталось в обрез. Поиски и раскопки Рождественского не увенчались успехом, и я до сих пор раскаиваюсь, что послал его туда, а не на Улан-Ош. В последнюю далекую разведку к горам Улан-Дэль-ула («Красная грива»), в ста километрах к югу от Баин-Далай сомона, отправился Новожилов на полуторке. Там находились большие размывы красноцветных пород.

Рабочие сосредоточенно долбили раскопку — холодная осенняя Гоби уже поднадоела им всем, и ребята стремились в Улан-Батор. Прозоровский занимался съемкой растений и мелкой гобийской живности — мышей, змей и ежей. Я принялся за геологические исследования третичной толщи «Красной гряды».

Эглон с Александровым открыли замечательный костеносный горизонт на небольшом плато к северу от лагеря, названного нами «Северным Полем». На всей поверхности плато выходил слой грубых гравийников и мелких конгломератов, а в нем попадалось множество конкреций — стяжений того же гравийника, образовавшихся вокруг костей древних млекопитающих, остатков черепах и скелетов рыб. Открытие пришлось как нельзя более кстати. Мы теперь подготовились для серьезной схватки с «Красной грядой». Раскопки на месте находок вдоль русла очень быстро истощались. Небольшие пробные площадки, заложенные в разных местах, оказались пустыми. Сделать большую двухсотметровую раскопку не хватило бы времени. А тут — целое большое поле, богатое этими, с таким трудом дававшимися находками!

На следующий день мы с Эглоном проследили распространение горизонта «Северного Поля» на южный берег сухого русла, прямо к моей будке. В одной из промоин открылась громадная плита, сплошь покрытая скелетами крупных рыб из рода ильных рыб, или амий, и по сие время живущих в реках юга Северной Америки. Извлечение и упаковка находок на «Северном Поле» продолжались до четырнадцатого сентября. Я в это время обследовал окружающие останцы и ущелья. К северо-западу от лагеря древнее русло, заполненное конгломератом, было врезано в серые меловые песчаники. Прямо под красными третичными породами залегал неполный скелет крупного хищного динозавра. Это означало, что после мелового периода наступил размыв, вероятно, происходивший в палеоценовую эпоху. Возобновившееся в эоценовую эпоху отложение осадков сформировало породы «Красной гряды», которые легли на размытую поверхность меловых песчаников. Часть мела была смыта вместе с палеоценом. Размыв дошел до средних горизонтов верхнемеловой эпохи. Позднее Новожилов прошел с маршрутом дальше меня и открыл береговую линию эоценового бассейна.

Четырнадцатое сентября оказалось днем, богатым событиями. С утра отправили «Козла» с Эглоном и Прозоровским. Они должны были заснять Баин-Дзак, не посещенный Прозоровским. Оттуда Эглон ехал прямо в Улан-Батор, а по дороге высаживал кинооператора в Мандал-Гоби для съемки каких-то недостававших для кинофильма кадров. Я должен был забрать Прозоровского на пути в Улан-Батор около двадцатого сентября. Население лагеря собралось проводить Яна Мартыновича, которого любили все без исключения. Маленькая машина была уморительно нагружена. На заднем сиденье устроился Прозоровский, защемленный и утопленный по шею в груде постелей и киноснаряжения. Я с наслаждением сфотографировал кинооператора и напомнил его жалобы в начале экспедиции. «Кинооператора возят, как собаку», — полушутя-полусерьезно ворчал тогда Прозоровский, карабкаясь в кузов грузовой машины. Но там он восседал в уютном мягком гнезде со всеми аппаратами под рукой и просторным обзором. Теперь наш Николай Львович вкушал сомнительную сладость дальнего путешествия на легковой машине.

К обеду прибыли две улан-баторские машины — «Дзерен» и «Кулан». Обе едва-едва дотянули до лагеря. На спуске с Гурбан-Сайхана у «Дзерена» вырвало кардан, который разбил аккумулятор, бензобак и сам согнулся в дугу. Уже в лагере выяснилась еще более серьезная авария. От удара кардана лопнул картер маховика. К счастью, именно у «Дзерена» на борту был прибит запасной кардан С ним машина ходила уже второй год, и теперь он пригодился У «Кулана» окончательно рассыпался аккумулятор, но Пронин брался восстановить его из трех разбитых старых. Вечером явился «Олгой-Хорхой» с Новожиловым. У полуторки поломалась передняя рессора, серьга задней и рассыпался кузов. В довершение беды полуторка сожгла весь свой запас бензина — двести пятьдесят литров. Бензина для возвращения на базу в аймаке осталось в обрез — восемьсот литров на пять машин. В конце концов здесь, в насквозь знакомых местах, недостача горючего не была опасной. На случай нехватки мы могли заранее встать под перевалом Гурбан-Сайхан и послать полуторку в аймак за бензином.

До поздней ночи мы с Новожиловым сидели в моей будке и, ежась от холода, рассматривали карты. Лагерь спал, слабый ветер катился по руслу, на «Северном Поле» гулко кричал филин: «Шубу! Шубу!» Шуба действительно очень требовалась.

Новожилов осмотрел на Улан-Дэль-уле много обрывов, но осталось неизученным еще несметное количество. Его находки исчерпывались двумя обломками костей таза, по которым ничего нельзя было сказать. В неудачах новых маршрутов истинным утешением являлись успехи в лагере. Одно только «Северное Поле» дало три тонны интереснейших находок. Слой конкреций за моей будкой разработал Дурненков и нашел черепаху, крупные челюсти и части черепов. Я нашел большой череп диноцерата рядом с раскопкой Эглона и был немало изумлен этим обстоятельством. Подобная же история случилась с Новожиловым. Он вторично обследовал большой останец к востоку от лагеря, в свое время осмотренный Рождественским, который абсолютно ничего там не нашел. Новожилов открыл на останце целое костеносное поле, названное «Восточным». Подобные неожиданности как нельзя лучше свидетельствовали о необходимости самого тщательного исследования таких мест, в которых исследователь не рассчитывает побывать вторично.