Иван Ефремов - Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Что ожидало нас там, впереди, за Тремя Прекрасными, какие испытания скрывала за собой эта линия маршрута, отражавшая сотни и тысячи километров реальной пустынной земли?

Широкая дверь кабины защелкнулась, хрипнула передача, машина двинулась. Я помахал рукой оставшимся на базе, чувствуя вину за огорчение, выразившееся на всех трех лицах. Лукьянову и двух рабочих пришлось оставить, поручив им «заведование» и охрану базы. Каждый лишний человек в таком долгом маршруте — это около десяти пудов груза, вместе с его продовольствием, запасом воды, посудой и постелью. Резерва в полтонны не было, тем более, что на обратном пути мы рассчитывали везти тяжелые коллекции ископаемых костей.

Три машины направились по хорошему автомобильному накату на запад от аймака. Впереди полуторка с Орловым в кабине, наверху проводник, Данзан и Эглон. Водитель — стремительный, бесшабашный и грубоватый Андреев. Вторая полуторка с продуктами, поваром и двумя рабочими, с водителем Прониным, осторожным и чувствительным любителем природы, впоследствии ставшим превосходным «охотником за черепами».

Замыкали колонну мы с Андросовым на трехтонке, до отказа загруженной бензином, с двумя рабочими, ворчавшими на «ссылку», так как в машине у грозного Андросова не покуришь. Старший шофер не баловал нашу рабочую молодежь, называл их «боярами» за их необъятные штаны с множеством складок по местной, пришедшей из Забайкалья моде и при случае отчитывал нерасторопных.

Все наши рабочие были допризывниками — восемнадцатилетней молодежью из Алтан-Булака и соседних поселков севера республики.

С нами ехал Володя Иванов — высокий, белобрысый и добродушный парень, прозванный «батарейцем» за огромный рост и силу, по-мальчишечьи еще неуклюжий, восторженный и легковерный. Кроме Иванова, все другие были смешанного русско-китайского происхождения. Небольшого роста, подвижные и ловкие, они были больше похожи на китайцев, чем на русских, хотя говорили по-русски, как природные русаки, и все носили русские имена и фамилии. Среди них Илья Жилкин выделялся хорошими музыкальными способностями, знал множество песен и не расставался с гитарой. Павлик Чуваев — самый способный и самый сердитый — стал постоянным помощником Эглона, обнаружив выдающиеся способности в раскопочном деле. Наш требовательный, презиравший лентяев Ян привязался к Павлику, прозванному «ассистентом», не без зависти со стороны остальных: маленького и старательного Климова — красивого и тихого малого, и особенно Вани Сизова, отчаянно соперничавшего с Павликом на раскопках и сейчас составлявшего компанию «батарейцу» на неудобной бензиновозной машине.

Равнина к западу и северо-западу от аймака была удивительно ровная и твердая. Здесь можно было ехать не только по накатанной дороге, но в любом направлении, так как щебень был повсюду, а редкие кустики растительности не были серьезным препятствием для автомобильных колес. Именно это место назвали американцы «стомильным теннисным кортом», когда проехали через него к лучшему из своих местонахождений — Баин-Дзаку (Шабарак-Усу) двадцать три года назад. Наш путь лежал не туда. Скоро машины повернули налево и стали приближаться к громадному бэлю Гурбан-Сайхана.

Щебень становился все крупнее, мы въезжали в зону горных конусов выноса. Обширная котловина у подножия хребта, простиравшаяся на сотню километров на север, была заполнена рыхлыми отложениями, прикрытыми щебневым панцирем. Это совсем не походило на беспредельную равнину, которую я проехал недавно в районе Холод сомона («Лосось»), на пути в Далан-Дзадагад.

Там была типичная хаммада — каменистая пустыня, но хаммада ископаемая, уже заросшая и задернованная. Только тонкий слой элювиальной дресвы прикрывал каменные гряды или просто скалистое основание, выступавшее в дне котловины, но растительность указывала, что в настоящий момент климат сделался более влажным, чем во время образования хаммады, в период максимального высыхания.

Такие же заросшие, задернованные хаммады с еще более густой растительностью я наблюдал и в восьмидесяти километрах севернее Дунду-Гоби, что указывало на прежнее, более обширное и более северное распространение пустынь Монголии.

К югу за хаммадами лежали уже настоящие гоби — плоские впадины, засыпанные щебнем, с очень редкой травой. Я видел там огромные ямы выдувания до 6 метров в глубину.

Но и здесь общий тон Гоби от серого щебня казался голубым и дорога стелилась синей лентой.

Круче и круче становился бэль, мы едва ползли, но тут пятнадцатикилометровый подъем внезапно окончился, и мы въехали на песок сухого русла.

Еще небольшой подъем, поворот — и мы попали в глубокое скалистое ущелье. Темно-серые утесы и обрывы нависли над машинами. Правее, по спуску сухого русла, из грубого песка возникал небольшой родник, дальше становившийся заметным ручейком. Свежая зелень, показавшаяся необычайно яркой, ютилась по сторонам родника у подножия грозных скал. Мы остановились остудить моторы и запастись чистейшей свежей водой. Орлов забрался на низкий обрыв левой стороны ущелья и водрузил там маленькое обо. Его четкий профиль с орлиным носом, высоким лбом и тяжелым, выступающим подбородком картинно обрисовался на грани горы и неба. Профессор очень полюбил этот монгольский обычай и повсюду немедленно воздвигал обо, тем самым пытаясь увековечить места, посещенные экспедицией.

Громов стал было карабкаться на отвесную трехсотметровую стену, но я с трудом отговорил его, пообещав стащить вниз за ногу. Громов поднял очки на вспотевший лоб, посмотрел на меня с обычной искрой насмешки в бесстрашных светлых глазах, понял, что я не шучу, и сдался.

— Крепкие метаморфические кварциты, — сказал он, ударяя молотком по свежему излому скалы.

Мельчайшие осколки камня с силой брызнули вместе с искрами от резкого удара. Я поспешно прикрыл глаза рукой…

— Мы, собственно, только сейчас вступили в сквозную долину, — продолжал Громов, справившись с непокорным образцом, — видите, этот каньон, несомненно, эпигенетический участок!

— Правильно. — Я показал вперед в глубину ущелья: — Видите висячие долинки? Здесь, безусловно, очень молодые сбросы…

— Висячие долины я и раньше видел, у первого поворота, — усмехнулся Громов.

— Поехали, Иван Антонович, — крикнул мне Андросов, — все готово!

Гулким эхом разнесся по ущелью шум заведенных моторов. Большая птица взлетела откуда-то с края нависших круч и взвилась в высокое небо. Галька и песок сухого русла были плотно укатаны проходившими здесь машинами, и, несмотря на подъем, мы шли легко. Ущелье понизилось и сузилось, склоны вверху разошлись широко и полого. Стало светлее. Дорога петляла между выступами скал. Наконец мы выбрались со дна ущелья, и дорога повела нас по широким косогорам, покрытым низкой ровной травой альпийской зоны, сейчас уже пожелтевшей. Тормозя на опасных разворотах, машины теряли скорость и медленно лезли на подъем. Два обо из светлых камней возвестили вершину перевала.